Поэмы и стихотворения

Шекспир Уильям

LVI.

Печь, которую заткнутъ, рка, которую запрудятъ, раскаляется сильне и вздымается бурливе; такъ и съ скрытымъ горемъ: свободный истокъ словъ утишаетъ любовный пламень, но когда адвокатъ сердца нмъ, тогда кліентъ падаетъ духомъ, отчаяваясь въ успх тяжбы.

LVII.

Видя ея приближеніе, онъ начинаетъ краснть (такъ потухавшій уголь оживляется отъ втра), закрываетъ шапкой свое гнвное лицо и потупляется съ досадой къ темной земл, какъ бы не обращая вниманія на то, что она уже близко, но искоса поглядываетъ на нее.

LVIII.

О

что это былъ за видъ, стоило его посмотрть, когда она подкрадывалась къ упрямому юнош! Какъ боролись краски на ея лиц, когда одолвала, то блая, то розовая! Щеки ея были порою блдны, порою вдругъ вспыхивали огнемъ, подобно молніи въ небесахъ.

LIX.

Наконецъ, она передъ сидящимъ и опускается на колни, какъ униженный любовникъ; одною прекрасною рукою она поднимаетъ его шапку, другою, нжною, касается его прелестной ланиты, на которой, еще нжнйшей, оставляетъ свой слдъ; такъ вновь выпавшій снгъ принимаетъ всякій отпечатокъ.

LX.

О, что за битва взглядами происходитъ тогда между ними! Ея глаза, молящіе, обращаютъ просьбу къ его глазамъ; смотритъ, какъ будто видитъ ихъ впервые; ея глаза продолжаютъ ласкать, его взоръ отталкиваетъ эту ласку, и вся эта нмая игра поясняется, какъ хоромъ, слезами, текущими ручьемъ изъ ея глазъ.

LXI.

Крайне нжно беретъ она его за руку: это лилія, заключенная въ снжную темницу, слоновая кость въ алебастровой оправ; столь блый другъ обхватываетъ столь благо недруга! Изящная борьба между настойчивостью и отпоромъ, точно ссора двухъ серебристыхъ голубковъ.

LXII.

Снова начало такъ орудіе ея мыслей: "о, красивйшій изъ ходящихъ по этому бренному шару, если-бы ты былъ мною, а я мужчиной, и мое сердце здоровымъ, какъ твое, а твое уязвленнымъ; я пожертвовала-бы теб въ помощь одинъ нжный взглядъ, хотя вылечить тебя могъ-бы только ядъ моихъ тлесъ".

LXIII.

"Отпусти мою руку, сказалъ онъ, зачмъ ты ее жмешь"? "Отдай мн мое сердце, возразила она", и тогда получишь ее. О, оставь ее мн, пока не закалило и ее твое жестокое сердце; когда она закалится, на ней не оттиснутся уже нжные вздохи, тогда и я не буду внимать глубокимъ стонамъ любви, потому что сердце Адониса окаменитъ сердце и мн.

LXIV.

"Стыдись! воскликнулъ онъ. Оставь это и пусти меня. Моя дневная забава пропала, мой конь убжалъ, и я лишенъ его по твоей вин; я снова прошу тебя, дай мн остаться здсь одному; все мое дло теперь, моя мысль, моя забота, только о томъ, чтобы достать моего коня отъ этой кобылицы".

LXV.

Она возражаетъ на это: "Твой конь, какъ и слдуетъ, привтствуетъ горячую близость нжнаго вожделнія; любовь, какъ уголь, должна быть охлаждена, иначе, предоставленная себ, она испепелитъ сердце. У моря есть предлы, нтъ ихъ у страстнаго желанія; вотъ почему ушелъ твой конь.

LXVI.

"Подобно кляч, стоялъ онъ на привязи у дерева, рабски покорный кожаному поводу; но лишь только увидлъ возлюбленную, какъ прекрасный даръ ему въ юности, онъ презрлъ столь слабыя узы, сбросилъ унизительное удило со склоненной гривы, освободилъ свою морду, спину и грудъ.

LXVII.

"Если кто, увидя свою возлюбленную, обнаженною на лож, гд ея близна оказывается бле простынь, насытитъ тмъ свои жадные взоры, то разв и другія его чувства не пожелаютъ тоже своего наслажденія? Кто слабъ до того, что не дерзнетъ коснуться огня въ холодную погоду?

LXVIII.

"Позволь мн заступиться за твоего коня, милый юноша; я прошу тебя, поучись у него, какъ слдуетъ пользоваться предлагаемымъ удовольствіемъ; если я останусь нмой, его поведеніе должно наставить тебя. О, научись любить; наука эта проста и, понятая однажды вполн, не забывается уже никогда".

LXIX.

"Я не знаю любви, сказалъ онъ, и не хочу ее знать, разв что это вепрь; тогда я стану за нимъ охотиться. Слишкомъ великъ заемъ; я не желаю быть должникомъ. Моя любовь будетъ для любви только гнушеніемъ ею, и я слыхалъ, что не исчезла еще жизнь въ той смерти, которая и смется, и плачетъ заразъ.

LXX.

"Кто облекается въ безформенную, не довершенную одежду? Кто срываетъ почку, прежде чмъ она развернется къ листъ? Если разцвтающее лишится малйшей части, оно увянетъ уже вначал, не будетъ годиться никуда; жеребенокъ на котораго сядутъ или котораго навьючатъ слишкомъ рано, утратитъ свою бодрость и выростетъ безсильнымъ.

LXXI.

"Ты помяла мн руку своимъ пожатіемъ; разойдемся, оставимъ этотъ праздный предметъ, эту безцльную болтовню, прекрати осаду моего несдающагося сердца: оно не откроетъ воротъ своихъ для любовной тревоги; откажись отъ своихъ клятвъ, притворныхъ слезъ, своей лести; если сердце твердо, он его не прострлятъ".

LXXII.

"Какъ! Ты способенъ говорить?" — сказала она. "У тебя есть языкъ? О, лучше бы его не было или я была лишена слуха! Твой голосъ, подобный голосу сирени, причинилъ мн двойной вредъ: я несла свое бремя, теперь отягчилась моя ноша: мелодическое разнозвучіе, небесный гимнъ и рзкое бряцанье, усладительная музыка для слуха и глубоко-скорбное уязвленіе сердца!

LXXIII.

"Не будь у меня зрнія, одинъ только слухъ, ухо мое полюбило бы въ теб внутреннюю, незримую прелесть; будь я глуха, твоя вншность затронула бы во мн все, что способно возчувствовать, — хотя, не имя ни глазъ, ни ушей, чтобы видть и слышать, я все же полюбила бы тебя отъ одного прикосновенія къ теб.

LXXIV.

"Будь я лишена и осязанія, такъ что не могла бы ни видть, ни слышать, ни осязать, и мн досталось бы въ удлъ одно обоняніе, — и тогда моя любовь къ теб была бы не меньшею, потому что изъ реторты твоего лика, очищаясь, исходитъ ароматное дыханіе, порождающее любовь при обоняніи его.

LXXV.

"Но какою трапезою былъ бы ты для вкуса, будучи пстуномъ и питателемъ четырехъ прочихъ чувствъ! Они пожелали бы продолжать свой пиръ навки и велли бы Подозрнію затворить покрпче дверь, для того чтобы Ревность, эта досадливая, непріятная гостья, не успла испортить празднества, закравшись сюда".