Поэмы и стихотворения

Шекспир Уильям

LXXVI.

Снова разверзаются рубиновыя врата для пропуска его сладкой рчи, но подобны они и багровому мсяцу, вщающему крушеніе моряку, бурю полямъ, горе пастухамъ, гибель птицамъ, взрывы втра и мятель скотоводамъ и стадамъ.

LXXVII.

Она подмчаетъ вовремя зловщій признакъ: какъ втеръ стихаетъ передъ началомъ дождя, какъ волкъ рычитъ, прежде нежели залаетъ, или какъ ягода лопается, прежде чмъ сгніетъ, какъ смертоносная пуля изъ ружья, такъ поразило ее его помышленіе, прежде нежели онъ его высказалъ.

LXXVIII.

При

его взгляд, она упала навзничъ: взглядъ можетъ убивать любящаго, какъ взглядъ же и живитъ; улыбка залечиваетъ рану, нанесенную суровостью; но счастливъ разорившійся, которому приходится потерпть такъ черезъ любовь! Неразумный юноша, думая, что она умираетъ, треплетъ ея блдныя щеки, такъ что он зарумяниваются.

LXXIX.

Удивительно не сбылось его намреніе: онъ хотлъ строго ее побранить, но хитрая любовь находчиво предотвратила это. Счастливое паденіе, такъ остроумно послужившее ей обороной! Лежитъ она на трав, какъ убитая, пока его дыханіе не вдохнетъ ей жизнь.

LXXX.

Онъ потираетъ ей носъ, гладитъ щеки, сгибаетъ пальцы, крпко нажимаетъ пульсъ, третъ и губы, старается тысячью способами загладить обиду, нанесенную его непривтливостью. Онъ цлуетъ ее, она добровольно не хочетъ подняться, и потому онъ продолжаетъ ее цловать.

LXXXI.

Ночь скорби превращается для нея въ день; она слабо открываетъ свои два голубые окошечка, уподобляясь красавцу-солнцу, когда оно, въ своемъ свжемъ наряд, привтствуетъ утро и оживляетъ весь міръ; и подобно тому какъ свтлое солнце озаряетъ небо, такъ ея лицо освщается ея взглядомъ.

LXXXII.

Эти лучи устремлены на его безбородое лицо, какъ-бы отъ него заимствуя свое сіяніе. Никогда-бы еще не соединялись такіе четыре свтильника, если-бы его взглядъ не омрачался нахмуреннымъ челомъ. Но ея глаза, свтящіеся сквозь слезы, сіяютъ какъ луна, которая смотрится въ воды.

LXXXIII.

"О, гд я?" говоритъ она. "На земл или въ небесахъ? Погружена въ океанъ или въ пламень? Который часъ теперь? Утро или унылый вечеръ? Стремлюсь-ли я къ смерти или желаю жить? Но я жила, и жизнь была для меня смертной тоскою; когда я умерла, смерть стала мн жизненной радостью!

LXXXIV.

"О, ты убилъ меня; убей опять. Твое суровое сердце, этотъ прозорливый наставникъ твоихъ взглядовъ, научило ихъ такому издвательству, такому презрнію, что они умертвили мое бдное сердце; и мои глаза, врные проводники къ нему, своему властителю, никогда не прозрли-бы вновь, если-бы не твои сострадательныя губы.

LXXXV.

"Пустъ за это исцленіе он долго цлуютъ одна другую. Пусть никогда не износятся ихъ алые покровы! И пока он будутъ существовать, сохраняя свою свжесть, зараза прогонится изъ всякой опасной годины, такъ что звздочеты, предсказавшіе смертность, скажутъ: язва изгнана твоимъ дыханіемъ.

LXXXVI.

"Чистыя уста, наложившія сладкую печать на мои нжныя уста, что мн сдлать, чтобы оставаться всегда запечатанной? я рада-бы продать себя и ты можешь меня купить и заплатить и пользоваться хорошимъ добромъ, а чтобы изб жать всякой поддлки, приложи свою ручную печать къ алому сургучу моихъ губъ.

LXXXVII.

"Купи тысячу поцлуевъ отъ меня, мое сердце, и выплачивай мн ихъ по одному, исподволь. Что значатъ для тебя десять сотенъ поцлуевъ? Разв не скоро ихъ сосчитаешь и не скоро выдашь? Если, за неуплату, долгъ удвоивается, то разв и двадцать сотенъ поцлуевъ уже такъ затруднительны?"

LXXXVIII.

"Прекрасная царица", вымолвилъ онъ, "если ты питаешь ко мн какую-либо любовь, то сообрази мою дикость съ моимъ незрлымъ возрастомъ. Пока я не узнаю себя самъ, не старайся меня узнавать; рыбакъ щадитъ неразвитую молодь; мягкая слива отпадаетъ, зеленая держится крпко или, будучи сорвана преждевременно, оказывается кислой на вкусъ.

LXXXIX.

"Взгляни: міровой утшитель уже докончилъ на запад, усталой походкою, свой дневный долгъ; овцы воротились въ загонъ, птицы въ свои гнзда, и черныя, какъ уголь, тучи, заслоняя небесный свтъ, велятъ намъ разойтись, пожелавъ доброй ночи.

ХС.

"Позволь-же мн сказать: Доброй ночи! и ты тоже скажи; если ты скажешь это, получишь поцлуй". "Доброй ночи!" отвчаетъ она и прежде, нежели онъ произноситъ: "прощай!" ему предложенъ уже сладостный залогъ разлуки. Ея руки окружаютъ его шею нжнымъ объятіемъ; оба они теперь какъ-бы сплотились, стоя лицомъ къ лицу.

ХСІ.

Пока онъ, задыхаясь, не освобождается и не отстраняетъ отъ нея ту божественную росу, т сладкія коралловыя уста, драгоцнный вкусъ которыхъ познали ея жаждущія губы, пересытившія себя ими и все-же страдающія жаждой. Онъ былъ отягченъ избыткомъ, она изнемогала отъ жажды (ихъ губы пылали вмст), и оба они пали на землю.

XCII.

Тогда ея быстрое вожделніе овладваетъ своею добычей, питается ею обжорливо и все не можетъ насытиться; ея уста побждаютъ, его уста повинуются, платя ту дань, которой требуетъ оскорбительница, ястребиная похоть которой такъ высоко цнитъ свой захватъ, что старается изсушить вполн сокровище его губъ.

ХСІІІ.

Ощутивъ сладость добычи, она предается грабежу съ слпой яростью; ея лицо пылаетъ, кровь кипитъ и необузданное желаніе вызываетъ въ ней отчаянную смлость, которая подвергаетъ забвенію все, прогоняетъ благоразуміе, уничтожаетъ румянецъ стыда и сокрушаетъ честь.

ХСІ.

Въ жару, ослабвъ, измучась ея неистовыми объятіями, подобно дикой птиц, усмиренной долгимъ обученіемъ, или быстроногой коз, утомленной преслдованіемъ, или своенравному ребенку, убаюканному няньчиньемъ, онъ повинуется, не сопротивляется боле, когда она беретъ все, что можетъ, хотя и не все, чего желаетъ.

XCV.

Почему, какъ ни замороженъ воскъ, онъ смягчается нагрваніемъ и поддается, наконецъ, каждому легкому отпечатку? Безнадежныя вещи достигаются часто смлостью, особенно въ любви, льготы которой превосходятъ права. Страсть не обмираетъ, подобно блднолицому трусу, но устремляется тмъ бодре, чмъ дерзче ея цль.