Поэмы
Шрифт:
Я ни себе, ни вам помочь не в силах
Для этого нужна иная мощь.
Я только расскажу, как убедилась,
Что все былое - навсегда в былом.
Представьте берег моря. Аромат
Цветов, деревьев, неги и покоя,
И так же счастьем преисполнен мир,
Как сердце преисполнено печалью.
Мне захотелось выразить ее,
В мелодии излить терзанья духа
Я раковину подняла с песка
И полуотворенный лабиринт
Дыханием
Ответствовала раковина песней
Последней нашей песней! Ибо вдруг
Пришел моей мелодии навстречу
Иной напев с морского островка,
Исполненный гармонии такой,
Какую мы доселе не слыхали.
Я раковину выронила. Море
Ее водой наполнило по край,
Как душу мне наполнили до края
Чарующие звуки с островка.
О, эти звуки! Жизнь и смерть в объятьях,
Полет жемчужин с рассеченной нити,
Взлетающий с оливы голубок,
Не перьями, но пеньем окрыленный...
О, эти трели! Горе и восторг
Во мне боролись. Горе победило.
Мой слух изнемогал от наслажденья
И от страданья. Чтоб не обезуметь,
Ладони приложила я к ушам,
Но голос мелодичней дивной песни
Преодолел непрочную преграду:
"О светозарный юный Аполлон!"
Я бросилась бежать - но тот же голос
Бежал за мною следом: "Аполлон!"
Какая мука! Если знали вы,
Отец и братья, равную по силе,
И если ты испытывал, Сатурн,
Подобный ужас, то за эту речь
Никто не станет на меня сердиться.
Я облегчила ею боль свою..."
Ее слова лились, как ручеек,
Текущий боязливо и неспешно,
Чтоб отдалить страшащее его
Свиданье с грозным морем. Но нельзя
Ручью избегнуть этого слиянья;
И речь Климены вдруг оборвалась
И растворилась, словно в шумных водах,
В буреподобном гневе Энкелада,
Грохочущем, подобно волнам в рифах.
Он возлежал, как прежде, опершись
На локоть, из холодного презренья
Не поднимаясь на ноги: "И дальше
Мы будем слушать горе-мудреца
И глупую малышку?! Ни удары
Исподтишка, ни молнии в руках
Мальчишки-Зевса, ни крушенье мира
Меня в такой не повергали гнев,
Как эти усыпительные речи.
Проснитесь же, Титаны, возопите!
Проститься ли коварному врагу
Его нелепый юношеский гонор?
Иль ты забыл, притворщик-Океан,
Как жгуче плакал, потеряв державу?
О, наконец вас всколыхнула месть!
А я-то думал, вы неисправимы,
Но вот теперь
Безгласно возглашающих: "Отмщенье!"
Он поднялся во весь гигантский рост,
Теперь вы стали пламенем - так жгите!
Спалите искупительным огнем
Гнездо врага, и пусть спесивый Зевс
Сторицею оплатит злодеянья!
К смиренью призывал нас Океан.
С потерей власти можно бы смириться,
Но как забыть покой прошедших дней,
Когда весь мир благоговейно ждал
Любого взора нашего и слова?
Мы не умели хмуриться тогда.
Теперь умеем - так нахмурьте брови!
Нам был неведом сладкий вкус побед
Мы никогда не бились за победу,
Узнаем этот вкус! Тому порукой
Гиперион - ведь он еще не свергнут,
Он светит в небе... Он сверкает здесь!"
В тот миг, когда слетело это имя
С уст Энкелада к гребням мрачных гор,
Лицо Титана чудно озарилось
Внезапным светом - разъяренный лик
Среди других таких же разъяренных
И тем же озарившихся огнем.
Но ярче всех был освещен Сатурн.
Его седые локоны белели
Бурунами под килем корабля,
Входящего в полуночную бухту.
Свет разгорался, ширился и рос
И заливал сполохами восхода
Вершины круч, глубины пропастей,
Расщелины, пещеры и провалы,
И водопады, и изломы скал,
Весь мрачный край забвенья и страданья,
Не столь угрюмый в скорбной темноте,
Как под лучами утреннего света.
Себя узрев, природа ужаснулась,
А свет сиял все ярче, все сильней,
Все яростней - то был Гиперион.
Он, стоя на скале, смотрел, грустя,
Недвижный, изваянию подобный,
Охваченный багряным ореолом
От твердых стоп до золотых кудрей...
Когда, бредя на запад по Египту,
Усталый путник на закате дня
Подходит к древней статуе, горящей
В лучах заката, - "Мемнон!" - шепчет он,
И изваяние под жарким ветром
Стон издает, как будто шлет ответ.
Таков же был Гиперион; таков же
Был стон его. И, видя эту скорбь
И эти пальцы, сцепленные в горе,
Титаны потеряли прежний пыл.
Но грозно Энкелад сверкнул очами,
И, встретив этот взор, поднялся Крий,
Встал Иапет, от дум очнулся Форкис
И четверо несломленных Титанов
Призывным хором крикнули: "Сатурн!"
"Сатурн!" - ответил клич Гипериона
Со скальной выси. Но Сатурн сидел