Поэты 1790–1810-х годов

Мартынов Иван

П. А. СЛОВЦОВ

Петр Андреевич Словцов (1767–1843) родился на Урале в семье заводского священника. В 1779–1788 годах учился в Тобольской духовной семинарии и за отличные способности был направлен в С.-Петербург в Главную Александро-Невскую семинарию (в будущем — духовная академия). Сотоварищами его по учебе были М. М. Сперанский и И. И. Мартынов. К этому времени относится его увлечение вольнодумной философией XVIII века и начало литературной деятельности. В 1792 году, по окончании семинарии, он был назначен в Тобольскую семинарию преподавателем философии и риторики. Ему же было поручено произнесение проповедей в Тобольском соборе. Вокруг Словцова вскоре сложился кружок вольнодумцев, что вызвало недовольство духовного начальства и, видимо, доносы [98] .

98

См.: Н. Степанов, П. А. Словцов (У истоков сибирского областничества), Л., 1935, с. 6.

Проповеди Словцова в Тобольском соборе, в частности «Слово», произнесенное 10 ноября 1793 года, содержащее нападки на деспотизм и завоевательные войны и обнаруживающее знакомство автора с сочинениями Руссо, а возможно и Радищева, были использованы в качестве предлога для ареста и отправки его в Петербург. Из рук духовного начальства Словцов был передан Шешковскому, который оценил его проповедь как «дерзкую и развратительную». Словцов был отправлен на покаяние в Валаамский монастырь на Ладожском озере, где находился в очень тяжелых условиях. В дальнейшем он был возвращен в Петербург и даже назначен преподавателем риторики, но оставался под надзором и постоянной угрозой насильственного пострижения в монахи.

После смерти Екатерины II император Павел утвердил назначение Словцова в канцелярию петербургского губернатора. Здесь Словцов прослужил до 1808 года, когда он был снова арестован и сослан в Тобольск. Хотя предъявленное ему обвинение во взяточничестве вскоре отпало как заведомо ложное, ему, несмотря на энергичные попытки, так и не удалось добиться разрешения на возвращение из Сибири. Это заставляет полагать, что скрытые причины ссылки

были иными. В Сибири Словцов издал ряд трудов исторического и краеведческого характера.

Поэтическое наследие Словцова никогда не было собрано и изучено. В 1796 году он печатался в журнале «Муза». Однако основные стихотворения Словцова, видимо, для печати не предназначались. Они разбросаны по рукописным сборникам конца XVIII — начала XIX века.

61. ПОСЛАНИЕ К М. М. СПЕРАНСКОМУ

Пока с холодного пера текут чернила, Пока кровь дружества при гробе не застыла, Хочу из дальних стран и из-за гор вещать. Лишенный счастия, могу еще его желать Другим! Мой друг! Прими мой стон вместо совета, Нам к славе, к счастию одна стояла мета! Тот счастлив, говорят, кому коварный рок В слезах других подаст ко счастию урок. К словесности в тебя вдохнула муза склонность, А философский век доставил мыслям вольность, К отважным мнениям ты также склонен был, Чертами смелыми, как я, блистать любил. Но помни, что тому фортуна изменяет, Кто остроумию — не времени ласкает. Не начинай играть Вольтеровым пером, Читай Вольтера ты, но Кларковым умом. Россия хоть давно читает вольнодумов, Но рано ей своих отважить остроумов; Она благодарит Монтениев, Руссов, Но сын ее ей враг, когда он философ. Один и тот же ум и критик, и учитель. Кто в сей стране злодей — в другой тот покровитель. Не то пишу, чтоб ты невольник был умом: Народу подлому довлеет быть рабом, Ты, гордый мыслью, будь тиран предрассуждений, Понеже разум наш есть цепь опровержений. Так учит Бель; еще я повторю: будь смел, Да только с тем, чтоб свет тебя не разумел, Не будь писателем, забудь сию отвагу И мыслей не клади блестящих на бумагу, Пиши к друзьям, черты красивые бросай, Пиши о новостях, но лишка не вручай. Вот завещанье всё: «Носи личину в свете, А философом будь, запершись в кабинете; В противном случае в кармане яд имей: Одну вкушают смерть писатель и злодей! Ты знаешь, чем от черни отличаться? Молчать и презирать, такать и насмехаться! Исследуй склонности и темперамент свой. Какой он, рассмотри, — печальный иль живой? Не спорь со мной, ты был чувствителен и страстен, Утехам, нежности и дружеству подвластен. Адонис был пастух и знал одну свирель, Любился также ты, ведь ты же Фонтенель». …………………………………………………… …………………………………………………… Теперь какая жизнь моя? Что я? Раб? Нет, — Когда захочет он, своей рукой умрет… Скот? Нет, он будущих ударов не трепещет. Мертвец? Спокоен он, в нем сердце не скрежещет. Сижу в стенах, где нет полдневного луча, Где тает вечная и тусклая свеча. Я болен, весь опух и силы ослабели; Сказал бы более, но слезы одолели. Я часто жалуюсь: почто простой народ Забыл естественный и дикий жизни род? Почто он вымыслил гражданские законы И утвердил почто правительство и троны? Для счастья, говорят. Для счастья только тех, Которы рвут с нас дань для балов и потех. Так меркнет гражданин, как слабый свет в тумане, Потом теряется, как капля в океане. Но, муза дерзкая, престань о сем блуждать, Закройтесь, раны, днесь — довольно уж стенать. Уже плачевну жизнь мою смерть облегчает, Уже мой труп душа стеняща оставляет. Сокрой его, земля, от плачущих друзей! Увы! Они не погребут моих костей, Не узрят, пепел мой лежать где будет, Забудет дружество, и свет меня забудет!.. Прозябнут былия над кучкою моей. Вот весь мой памятник! Вот весь мой мавзолей! Пускай над трупами вельможей ставят башни, Но из гробниц уже не будут бедным страшны! Мой друг! Как хартия придет к тебе сия, Скажи родителям моим, что умер я, Что я отеческих по смерть держался правил, Что добродетель, честь всего превыше ставил; Напомни, что я здесь безвинно был гоним, Проси прощения несчастиям моим; Пусть тень благословят — их сын почиет в гробе, Коль мирны дни его катились в тягость злобе. Родители мои! Они в седых летах Останутся одни и будут жить в слезах. О рок! Со всех сторон ты сердце мне пронзаешь, Но только ль стрел твоих? Ты, друг мой, понимаешь… Твоей… боюсь сказать… сестрице возвести, Что льстился я… Любовь и дружество — прости! 1794

62. К СИБИРИ

Дщерь Азии, богато наделенна! По статным и дородным раменам Бобровою порфирой облеченна, С собольими хвостами по грудям, Царевна! сребряный венец носяща И пестрой насыпью камней блестяща! Славян наперсница, орд грозных мать, Сибирь — тебя мне любо вспоминать. Два века с лишком в вечность упадают, Твои как ханы белому царю Покорно пышные чалмы снимают. Я их преданности благодарю. Хоть населяют разны дики орды Кряжей и гор сибирских скаты горды, Но от Туры до острова Ильи Живут, как дети мирныя семьи. Пускай Европа чванится умами, Пускай гордится блеском тонких дум — Сибирь, гордися кроткими сердцами! Что значит самый просвещенный ум? Подобен дерзновенну исполину, Он зыблет истину, как паутину, И, разодрав священный занавес, Бросает молнии против небес. Ей-богу! там жить лучше, где повязкой Глаза завешены — не видят вдаль, Где маракуют часослов с указкой, Не зная, кто таков Руссо, Рейналь. Страна моя! Тебя я не забуду, Когда и под сырой землею буду; Велю, чтоб друг на гробе начертил Пол-линии: и я в Сибири жил [99] . У нас весною любят богомолье, Притом крестятся все одним крестом; За то бог дал в землях тако раздолье, Что о межах судье не бьют челом; Судье крестьянин не ломает шапки; С женой, с детьми, как кот согнувши лапки, В тепле катается, как в масле сыр. Дай бог, чтоб проклажался так весь мир. За то в гостинцы матушке царице Пошлем осистых с искрой соболей, Чтоб в хладной белокаменной столице Ей в церковь ездить было потеплей. Она так набожна, благочестива! И в царском тереме трудолюбива! В народе — ангел мирный наяву; В правленьи — солнце в утреннем пару. Се та, которая весь Север льдистой Мизинцем держит так, как перстень свой. Блажите, орды, что в глуши лесистой Ермак ударил древле булавой. Хоть сечь его считаете разбоем, Однак герой останется героем. Ермак, отродье богатырских душ! Он палицей одной расчистил глушь. <1796>

99

Аллюзия к известному ландшафту Пусеня: Et in Arcadia ego (И я в Аркадии <родился> (лат.). — Ред.).

63. МАТЕРИЯ [100]

Пока

в странах неоживотворенных Недвижима чернелась пустота; Пока в сих сумерках несотворенных Не прояснялась вечна густота; Пока в пространствах солнцы не дышали И громы в атмосферах не стонали, — Дотоле — и пункт не существовал, И тонкий атом в бездне не летал. Но лишь подвинулись времян колеса, И чуть тронулась ось годин и лет; Чуть потряслась творения завеса, Вдруг хлынула материя в весь свет. Повсюду стелет — всюду брызжет сферы И обливает их в воздушны атмосферы. Всё полно — нет малейшей пустоты, От центра до последней высоты. Каки умы, в стихиях просвещенны, Откроют мне рожденье естества? Какие хляби, древле сокровенны, Отверзли океан сей вещества? В какой, до появления вселенной, Таился он пучине отдаленной? Каким натура перешла путем Между ничтожеством и бытием? Хотя непостижимым сим резоном Колеблюсь я принять идеализм, Однак дерзаю защищать с Стратоном Систему вещества против софизм. Материя, все массы образуя И бесконечну цепь существ связуя, Объемлет всё до заднего кольца, От грубой глыбы даже [101] до творца. Она, в различны виды наряжаясь, Живет и в насекомых и в слоне; И в разноцветны краски изменяясь, Сияет в ясной льдине и в огне, В дожде играет алыми дугами, А в норде огненными облаками. Движенье есть повсемственный закон, На коем вещество воздвигло трон. Движенье, сердце жизненных явлений, Дает приметить бьющий пульс существ, От шифера до каменнорастений, От сих до прозябаемых веществ, От прозябаемых до мухоловки, От мухоловки до сороконожки [102] , От рака и камчатского калан [103] Велик ли шаг до индских обезьян? Вся разность жизни в разности движенья, А в протчем все равно растут как гриб; Агаты, литофиты, прозябенья, Полип, орангутанг и караиб Равно живут и переходят в росты, Имеют пищу, силу, плод, наросты И, может статься, чувственный орган; Кто испытал, не дышит ли тюльпан? Животворя мир весь от колчедана, Материя всему свой пульс дает И, действуя от Солнца до Урана, В себе катает миллион комет, Которых эллипсы и круговины Длиннее, нежель тысящны годины Комет, которым Ламберт дал чертеж. Так где ж назначить веществу рубеж? Когда сих солнцев взяв до миллиона И приложив им вслед шары к шарам, Когда и Сирия и Ориона Пхнув по параболическим дугам, Велю ходить вкруг центра им другого; Когда и центры центров двину снова Вкруг центра, деспота эфирных тел, — И тут не весь материи предел. Но ах! — грядет година без пощады, Година лютая натуре всей, В которую сии громад громады Падут в ничтожество с своих осей. Творец! над центром центров почиваяй И вышней дланию миры вращаяй, Продли держать вселенныя весы, Да прийдут поздней роковы часы. <1796>

100

Сочинитель сей пиесы хотел только испытать, можно ли физические истины предлагать в стихах.

101

Я говорю о творениях вещественных, а не духовных, посему и прошу мне не попрекать вменением материализма. Кажется, на одной стороне можно начинать близ самого творца цепь вещественную, равно как на другой должно полагать цепь духовную. С.

102

Насекомое бескрылое. С.

103

Бобр по-камчатски называется калан. С.

64. ДРЕВНОСТЬ

1

Древность, ты, которой мирна мышца Усыпила ранни племена, Зрящая в скрижали летописца, Пишущая славных имена! Ты, что связку венчиков [104] имея, В думе ждешь царей у мавзолея, Успокоив персть отцев моих, Повели моей дрожащей трости, Прежде чем мои почиют кости, Свиток положить у ног твоих.

2

104

Венчики называются бумажки, полагаемые на лбы умерших.

Соглядая веки обмертвелы, Над которыми туман повис, И юдоли древних запустелы, По которым вырос кипарис, Мнится, вижу вдоль сея трещобы Праотцев расписанные гробы; Мнится, что на всех гробах резец Начертал девиз их просвещенья, Врезал истины и заблужденья Поздному потомству в образец.

3

Но почто против сего уроку Памятников истины бежим? По какому горестному року Подле памятников лжи стоим? Как бы мним, что гении усопши Пустят луч сквозь гробы, мхом заросши, Между тем как зрим пиры одни. Тщетно, тщетно ждем небесной силы, Тщетно ждем лучей вокруг могилы, Где блудящи лишь горят огни.

4

Слабый смертный! Сколь потребно мало, Чтоб занять власть над твоим умом, Если заблуждения зерцало Древним вкруг очернено жезлом: Стоит, чтоб оракулом явиться, Лишь на персях древности родиться. Разве гений истины слетал На сосцы вселенной тот лишь термин, В коем разум, первенец Минервин, В сирой колыбели почивал?

5

Нет, и ныне истина над миром Всходит как бы из-за облаков. Если ж ложь, кадяща пред кумиром, Не сгущает над умом паров, Для чего ж среди сего тумана Сильный разум, пад на истукана, С алтаря не опрокинет персть? Должно ль, чтоб одни его скрижали Мание Сатурна презирали, Если всё его чтит грозный перст?

6

Должно ль, чтоб отцы столпотворенья, Скрывши темя в сумраке небес И вися над бездной заблужденья, На истлевшей вазе древних грез, Уцелели до всеобща труса, Если сферы терпят тяжесть бруса, Коим время их браздит в пески, Если солнце сыплется комками И с янтарных стен уже местами Крошатся огнистые куски [105] ?

7

Древность, мавзолей свой украшая, Лишь над нами упражняет гнев И, осьмнадцатый век удушая, Высечет лишь новый барельеф. Франклин, преломивши скиптр британской, Рейналь с хартией в руке гражданской, Как оракул вольныя страны, И Мурза в чалме, певец Астреи, Под венком дубовым, в гривне с шеи Будут у тебя иссечены.

105

С одной стороны, северные явления, падающие из солнечной системы, а с другой, пятна, в солнце усматриваемые, делают понятною сию фразу.