Поэты 1840–1850-х годов

Ростопчина Евдокия Петровна

41. ТРИ СНОВИДЕНИЯ

1

Порой три сна меня мутят, Порой три сна ко мне нисходят, И смутным страхом тяготят, И думы на душу наводят. И в первый сон мой вижу я Роскошный образ бытия, И колыбель между цветами, И пышной юности рассвет С ее заветными мечтами, С ее тоской, с ее слезами, С надеждами грядущих лет. Я вижу вновь ручей сребристый, Громаду гор и темный лес, Ковры цветов и луг душистый, И ясный свод родных небес. Как прежде, ветхая лачужка С патриархальной простотой Стоит над светлою рекой, А в ней приветная старушка С улыбкой нежной из окна Глядит на сына-шалуна; И вдруг сердито погрозится, Когда на утлом челноке Стрелой по дремлющей реке Дитя веселое промчится. Шалун над сонною водой Играет легкими веслами, Зовет грозу к себе на бой И ждет, чтоб мутными волнами Вскипела буря над рекой. Дрожит поверхность сонной влаги, И страх старушке под окном, И любо подсмотреть тайком Порыв младенческой отваги И этот гордый взмах веслом. Темнеет, вечер наступает; Шалун на ужин прибежит, Его старушка побранит, Его старушка поласкает, — И тихо время вечерком Течет под кровлей бедной хаты. Наступит ночь — пред смирным

сном Старушка милая трикраты Благословит его крестом, Ему к молитве руки сложит И тихо спать его уложит. Увы, тех дней давно уж нет! Мой детский быт с его забавой, Моих надежд роскошный цвет Поблек в потоке бурных лет Под ядовитою отравой. Порой томит меня тоска, И мнится мне, как над могилой Шалун посыпал горсть песка На тихий гроб старушки милой.

2

Второй мой сон — борьба страстей, Пора печальных испытаний, Тоска о немощи моей В порывах пламенных желаний. Душа в огне, уста дрожат, Мечты слились в живые звуки, То грозные, как громовой раскат, То нежные, как лепет страстной муки: «Восстань от сна, сорвись с цепей! Он твой, весь этот мир! переступи за грани, Зови врага на грудь и ненависть людей Испепели огнем лобзаний, Пожаром бешеных страстей!» Весь мир на грудь мою! От пламенных объятий Судьба бессильная меня не оторвет, И на любовь мою, как на любовь дитяти, Вражда коварная отравой не дохнет. За мной, под небеса родные! На горы темные, на родину громов! Туда, где бури вековые Свивают тучи громовые Из влажной ткани облаков! Вперед, вперед! Под пяты гром ложится, Как пояс, молнии вкруг тела обвились, И говор жизни смолк, и прах у ног дымится, И тучи долу понеслись. Иду по граням поколений! Смотри, нога моя на рубеже миров! Я встал без трепета на крайние ступени, Где колыбель и гроб веков Здесь радость зачата, зарождены печали, Судьба сокрытая слетела с высоты И пишет в молниях железные скрижали, И шлет на долю нам то слезы, то мечты. Я ближе к небесам! Приветнее денница Над головой моей горит, И темной вечности сокрытая страница Словами радуги с душою говорит. О дивная пора священных вдохновений, Пора разгульных дум и грустной тишины! В ней слезы горьких огорчений Слезой любви заменены. Слеза любви, слеза печали, Зародыш пламенных страстей,— В ее таинственной скрижали Сокрыта исповедь моих печальных дней. Коварный сон! Я вижу образ девы, Мне снится блеск ее очей; Я слышу сладкие напевы, И ласки лживые, и томный звук речей. Как прежде, жжет огонь пронзительных лобзаний С горящих уст ее взволнованную кровь, И с негой пламенных желаний Слилась безумная любовь. Пусть грянет свод небес, пусть упадет громами Среди дымящихся развалин надо мной! Я не услышу их под страстными мечтами, На персях девы молодой. Я пил из чаши ядовитой С изменой женскою и женскую любовь, Но страсть печальная не зарумянит вновь Мои поблекшие ланиты!

3

Мой третий сон рисует мне Пору существенности строгой. Мне снится: в дальней глубине Пришлец задумчивый под хижиной убогой; Печать враждующей судьбы Прожгла чело его кровавыми браздами И на больном лице волнения борьбы Еще виднеются глубокими чертами. От глаз изгнанника бежит тревожный сон; Он вспомнил с горькою улыбкой, Как весело носился он, Еще дитя, по влаге зыбкой; И как он проклинал дремоту сонных волн, Как жаждал он ударов бури, И как он ждал, отваги полн, Чтоб грянул гром с высот лазури. И грянул он, желанный этот гром! И юность резвая поблекла в бурях света, И мир бесчувственный, в безмолвии глухом, Не принял от него сердечного привета. Дыхание вражды оледенило кровь, Нагая истина надежды заменила, А ненависть разрушила любовь И радость бытия отравой осквернила. Он видел, как глупец понес хвалу миров, С чела достойного сорвал венок лавровый, И нагло рядится в плоды его трудов, И вторит грозный звук мечты его суровой. Толпа плетет ему венец И на руках своих уносит в Капитолий. А тот, высоких дум непризнанный творец, Влачит проклятия своей печальной доли. Беснуйтесь, жалкие слепцы! Венчайте ложного пророка! Да красят грязные венцы Чело неправды и порока! Он не просил у вас ни лавров, ни похвал, Обидных, как хула, в устах толпы подкупной; Он жил не для наград, он не для них искал Священной истины, для черни недоступной. Быть может, время разгромит Сосуд неправды своевластной; И клевету разоблачит На стыд векам рукой бесстрастной; И гений мира развернет Его грядущих дней блестящие скрижали; И радость тихая блеснет Росой целебною на старые печали. 1835

42. НА СМЕРТЬ ПУШКИНА

Я видел гроб его печальный, Я видел в гробе бледный лик И в тишине, с слезой прощальной, Главой на труп его поник. Но пусть над лирою безгласной Порвется тщетная струна И не смутит тоской напрасной Его торжественного сна. Последний звук с нее сорвется, Последний звук струны моей, Как вестник смерти, пронесется И, может быть, в сердцах людей На тайный вздох их отзовется; И мир испуганный вздрогнет, И в тихий час залогом славы, В немой тоске, на гроб кровавый Слезу печали принесет. Но тесный гроб, добычи жадный, Не выдаст мертвого певца. Он спит; ему в могиле хладной Не нужно бренного венца. Молчит цевницы звук приветный, Уснула сладкая мечта, И, как могила, безответны Его холодные уста. В немой тоске, вдали от света, В своей незнаемой глуши, Я приношу на гроб поэта Смиренный дар моей души — Простой листок в венке лавровом. Простая дань души простой Не поразит могучим словом, Не тронет сердца красотой. Нет! В грустный час томящей муки Мне сладких песен не дано; Мне облекать в живые звуки Моей тоски не суждено! Но над могилою кровавой Я брошу блеклый мой листок, Пока сплетет на гробе славы Другой певец — другой венок. А ты!.. Нет, девственная лира Тебя, стыдясь, не назовет, Но кровь певца в скрижали мира На суд веков тебя внесет. Влачись в пустыне безотрадной С клеймом проклятья на челе! Твоим костям в могиле хладной Не будет места на земле! Не знай надежды светозарной, Чуждайся неги сладких снов И в глубине души коварной Таи проклятия веков! Когда же, горькими слезами В предсмертной муке принята, Молитва грешными словами Сойдет на грешные уста, — Тогда проникнет к ложу муки Немая тень во тьме ночной И окровавленные руки Судом поднимет над тобой! 27 февраля 1837

43. НАГРАДА ПОЭТА

В часы забот и скуки хладной Молчит задумчивый певец, И вольной

песни звук отрадный Не тронет жаждущих сердец. Он тоже страждет, тоже стонет Под ношей горя и страстей; Но он тогда струны не тронет, Он всуе слова не заронит В сердца бесчувственных людей. На голос черни безответен, Он бурю жизни переждет; И одинок и незаметен, Он громких хвал не соберет. Зато в минуту вдохновенья, Нарушив долгий, праздный сон, Из глубины уединенья На грозный суд выходит он. И льется песнь живым потоком, И въяве сходит благодать, И на челе его высоком Пылает божия печать. И робкий мир, склоняясь долу, Глядит на страшного певца, И внемлют грозному глаголу Ожесточенные сердца. Как смелый воин в бурной сече, Он преступление казнит, И по лицу земли далече Живое слово прогремит. И то не суетное слово, Не бесполезное зерно; В сердцах людей свежо и ново Созреет жатвою оно. И этой жатвою богатой Гордится праведный поэт, И в ней одной бессмертной платой Ему заплатит грешный свет. 1837

44. ХУДОЖНИКУ

Как хороша в красе священной Мадонна дивная твоя! Живым искусством упоенный, Дивлюсь, художник вдохновенный, Твоей высокой мысли я! Она, земным незрима оком, В святой заветной тишине Спала в бездействии глубоком, Но вдруг взвилась живым потоком И разлилась на полотне. Гордись! Потомок благодарный Тебя оценит и поймет; И тщетный гнев толпы бездарной Устами зависти коварной Твоей картины не сотрет. Но нет, художник вдохновенный, Ты всуе славой не гордись И над толпой непосвященной Насмешкой дерзкой и надменной На краткий миг не возносись. Беги, ремесленник ничтожный, Склони во прах свое чело; Твоя картина — очерк ложный С мечты, для кисти невозможной; Твое искусство — ремесло! Забудь торжественные звуки, Разбей холодную скрижаль Иль нарисуй нам лепет муки, Над гробом бога вздох разлуки, Невыразимую печаль! Иль жизнь вдохни в ее страданье, Подслушай тайный вздох ея, Молитву слез и упованье, И перелей ее дыханье В живые краски бытия! Но нет, ты их создать не можешь… Ты бросил кисть, поник главой; Ты черни грубой не встревожишь И в диком гневе уничтожишь Бездушный, слабый снимок свой! Не подходи к своей картине. К ней черни хладной не зови! Остановись на половине И полотно посередине С насмешкой горькой разорви! 1837

45–46. <ИЗ ТРАГЕДИИ ГЕТЕ «ФАУСТ»>

1

<МОНОЛОГ ФАУСТА>

Вестником неба весна прилетела; Растаяли льдины на светлых реках; Весне уступая, зима присмирела И ищет приюта на снежных горах. И только порою под ветром взыграет, Бессильную льдину с утеса пошлет, И раннюю зелень на миг покрывает, И вновь на суровых вершинах заснет, Но солнце дохнуло над снежной корою; Всё жизнию дышит, растет и кипит. Цветы лишь не вскрылись под ранней весною — Их в пестрых нарядах толпа заменит. В роскошной одежде природа пред нами! Ты видишь ли город с этих высот? Как весело люди выходят толпами, Шумя и пестрея, из тесных ворот! И любо им; все веселятся сегодня, Всем светят забавы и радость любви. То праздничный день: воскресенье господне! Но вместе с ним сами воскресли они, Воскресли, восстали от жизни бездушной, От мелких забот, ежедневных трудов, Из тесных улиц, из хижины душной, Из древнего храма, из хладных гробов. Смотри, как шумно толпа разбежалась! Тот бросился в поле, тот в сад полетел. Ладья по реке за ладьей показалась, И гордый поток под веслом зашумел. И даже в горах над крутыми скалами Пестрою лентой проходит толпа. Вот это их небо! Оно перед нами! Их жизнь беззаботна, их радость слепа. Радость и горе проходят над веком; Любо с толпою по морю плыть! Мне любо с ней вместе быть человеком! Я только здесь им могу еще быть!

2

<ПЕСНЯ МАРГАРИТЫ>

Тяжка печаль И грустен свет; Ни сна, ни покоя Мне, бедной, нет. Где нет его Передо мной, Могилой там Весь мир земной. Потух, поблек Мой бедный ум; Нет ясных чувств, Нет светлых дум. Тяжка печаль, И грустен свет; Ни сна, ни покоя Мне, бедной, нет. За ним гляжу я, За ним хожу, Его ищу я, Не нахожу! Его улыбка И жар страстей, И стан высокий, И блеск очей. И сладкие речи, Как говор струй, Восторг объятий И поцелуй! Тяжка печаль, И грустен свет; Ни сна, ни покоя Мне, бедной, нет! О нем грущу И плачу я, О нем томится Вся грудь моя! Зачем не могу я За ним лететь, Любить и млеть И в поцелуе С ним умереть! <1838>

47. ДУШЕ

Умри, заглохни, страсть мятежная, Души печальной не волнуй! Не для тебя надежда нежная, Любви горячий поцелуй! Зачем ты требуешь участия, Душа, страдалица моя? Тебе ль искать земного счастия В холодном море бытия? Не ты ль сподобилась страдания От юных лет, от первых дней? Неси свой крест без содрогания, Красуйся язвами скорбей! Но долго слово отвержения Волнует пламенную кровь, Но страшно слушать смех презрения В ответ на знойную любовь. Для всех цветет надежда нежная, Любовь для всех дана судьбой; Лишь для тебя, душа мятежная, Души не создано другой! 1839

48. МОГИЛА

Душа моя — пустынная могила, И много в ней холодных мертвецов. На долгий сон она их схоронила И не сочтет безвременных жильцов. На дне души схоронена глубоко Прошедших лет безумная любовь; Она без слез уснула одиноко, И тихо спит, и не проснется вновь. И рядом с ней надежда опочила, И улеглись волнения страстей, И прежних лет восторженная сила, И жажда дел, и мысли юных дней. Там спят мои младенческие грезы, Мечты, любовь, надежда и покой; Но с ними спят и горести, и слезы Под тою же могильною доской. Но с ними спит и вековое горе, Мой бедный брат, мой неотступный гость, И ненависть с проклятием во взоре, И ревности мучительная злость. <1840>