Поэты «Искры». Том 1

Курочкин Василий Степанович

43. Г-Н АСКОЧЕНСКИЙ И Г-Н ЛЕОТАР

(МАСЛЯНИЧНАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ)

О каком ваша речь Аскоченском? Вам Аскоченский речь задает. Голос из «Домашней беседы». «Искра» 1861 г., № 1

В начале сырныя недели Я звал к Аскоченскому так: «О ты, мой Ментор в каждом деле, Тебя зовет твой Телемак! О муж Аскоченский, поведай, Как веселиться должно мне». И сел «Домашнею беседой» Питать свой дух наедине. К занятью этому привычный, Что нужно — тотчас я нашел: Прочел «Словарь иноязычный» И «Блестки с изгарью» прочел; Нашел статеечку «За чаем», Прочел внимательно сейчас И порешил: теперь мы знаем, Что позволительно для нас. «Не загрязнюсь в житейском море! — За чаем провещал сей муж.— И не пойду смотреть Ристори (Она уехала к тому ж). Она беснуется в Медее… А Майерони-Олоферн И остальные лицедеи Суть скверна хуже всяких скверн. Васильев, Щепкин и Садовский! Вас избегаю, как огня… Ваш этот Гоголь, ваш Островский Страшнее язвы для меня. Пусть весь театр в весельи диком Кричит и воет: Тамберли-и-к! — При встрече с вашим Тамберликом Стыдом зардеется мой лик. А эти нимфы… эти… эти… Розатти, Кошева… Но нет! Нет! Ни полслова о балете… Стыжусь… я сам люблю балет!» Артистов всех одним ударом При мне Аскоченский сразил; Но пред красавцем Леотаром Свою нагайку опустил. Как бы в одном театре-цирке Найдя свой высший идеал, Для Леотара

ни придирки, Ни резких слов он не сыскал. И понял я, что боги дали Обоим одинакий дар И что Аскоченский в морали — То, что в искусстве Леотар. Как Леотар, спокойно-важен, Сперва качается, плывет… И сразу в два десятка сажен Отмерит в воздухе полет; Так и Аскоченский смиренный Поет природу, свод небес И вдруг накинется, надменный, На человечность и прогресс. Как Леотар, в трико прозрачном, Один, свободней всех одет; Так наш Вельо, в изданьи мрачном, У нас один анахорет. Умея падать без увечья, Витают оба высоко: Тот в хитрых хриях красноречья — А этот в розовом трико. Кто б ни был ты, читатель, ведай, Что Леотар один — артист И что с «Домашнею беседой» Тебе не страшен общий свист. В дни девятнадцатого века — Разврат сердец, страстей пожар — Лишь два осталось человека: Аскоченский и Леотар! 1861

44. СТАНСЫ НА БУДУЩИЙ ЮБИЛЕИ БАВИЯ

(САМИМ ЮБИЛЯРОМ СОЧИНЕННЫЕ)

Друзья, в мой праздник юбилейный, С погребщиком сведя итог, Я вас позвал на пир семейный — На рюмку водки и пирог. Но чтоб наш пир был пир на диво, На всю российскую семью, Стихами сладкими, игриво, Я оду сам себе спою. Без вдохновенного волненья, Без жажды правды и добра Полвека я стихотворенья На землю лил, как из ведра. За то Россия уж полвека — С Большой Морской до Шемахи — Во мне признала человека… Производящего стихи. Литературным принят кругом За муки авторских потуг, И я бы Пушкина был другом, Когда бы Пушкин был мне друг. Но в этот век гуманных бредней На эту гласность, на прогресс Смотрю я тучею последней Средь прояснившихся небес. Я — воплощенное преданье, Пиита, выслуживший срок, Поэтам юным — назиданье, Поэтам в старчестве — упрек. Я протащил свой век печальный, Как сон, как глупую мечту, За то, что тканью идеальной Порочил правды красоту. За то, что путь я выбрал узкий И, убоясь народных уз, Писал, как русский, по-французски, Писал по-русски, как француз. Не знал поэзии в свободе, Не понимал ее в борьбе, Притворно чтил ее в природе И страшно чтил в самом себе. За то, что в диком заблужденьи, За идеал приняв застой, Всё современное движенье Я назвал праздной суетой. За то, что думал, что поэты Суть выше остальных людей, Слагая праздные куплеты Для услаждения друзей. О старички, любимцы Феба! Увы! рассеялся туман, Которым мы мрачили небо; Стряхнем же с лиц позор румян, Язык богов навек забудем И, в слове истину ценя, Сойдем с небес на землю, к людям, Хоть в память нынешнего дня. 1861

45. ЭПИТАФИЯ БАВИЮ

Судьба весь юмор свой явить желала в нем, Забавно совместив ничтожество с чинами, Морщины старика с младенческим умом И спесь боярскую с холопскими стихами. 1861

46. СЛОВО ПРИМИРЕНИЯ

(МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ИСТОРИИ РУССКОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ С ЭЛЕГИЯМИ И ПЛЯСКОЮ)

Ах! было время золотое, Когда, недвижного застоя И мрака разгоняя тень,— Прогресса нашего ровесник, Взошел как солнце «Русский вестник», Как в наши дни газета «День». Ах! были светлые года! Ах! было времечко, когда У нас оракул был московский… В те дни, когда Старчевский стал Свободный издавать журнал И в нем посвистывал Сенковский… То были времена чудес: Носился в воздухе прогресс, Упал «Чиновник» и «Тамарин» И уж под бременем годов Вкушал плоды своих трудов В смиренном Карлове Булгарин. И как Москва в свои концы Чертоги, храмы и дворцы Победоносно совместила, Там в «Русском вестнике» одном Себе нашла и кров и дом Литературы русской сила. Сверкала мудрость в каждой строчке; Все книжки были как веночки Из ярких пальмовых листов И лепестков душистой розы — Из Павлова изящной прозы И нежных Павловой стихов. Вдруг журналистики Юпитер, Во ужас повергая Питер, Посредством букв X., Y., Z. Как шар, попавший прямо в лузу, Вооруженную Медузу, Малютку гласность вывел в свет. Вдруг, всю Россию ужасая, Пронесся воплем в край из края До самых отдаленных мест Литературно-дружным хором — И грянул смертным приговором Противу Зотова протест. Писавший спроста, без расчетов, Склонил главу Владимир Зотов; Да как же не склонить главы: Чуть список лиц явился первый, У Зотова расстроив нервы, Вдруг — дополненье из Москвы! Кто не участвовал в протесте? Сошлись негаданно все вместе: «Гудок» с «Журналом для девиц», Известный критик Чернышевский И рядом с ним Андрей Краевский… Какая смесь одежд и лиц! Все литераторы в печали Протест сердитый подписали, Не подписал один «Свисток», За что и предан был проклятьям, Как непокорный старшим братьям,— Высоконравственный урок! Так «Русский вестник» в дни движенья Кружился в вихре увлеченья, Отменно в спорах голосист, В журнальных иксах видел дело, Как самый юный и незрелый Санктпетербургский прогрессист. Иное выступило племя. «День», «Русский вестник», «Наше время» Струю Кастальскую нашли: И князя Вяземского гений Из них каскадом песнопений Разлился по лицу земли. Расставшись с милой и единой Англо-московскою доктриной, Забыв весь юношеский вздор, Поэзии отведав неги, Журналом жалостных элегий Стал «Русский вестник» с этих пор.

Элегия

«„Печально век свой доживая, С днем каждым сами умирая, Мы в новом прошлогодний цвет. Сыны другого поколенья, Живых нам чужды впечатленья“,— Как древле говорил поэт. Всё как-то дико нам и ново, Звучит бессовестное слово — Уж мы не рвемся в жизнь, как в бой, А всё у моря бы сидели Да песни слушали и пели, На целый мир махнув рукой. Зачем для них свобода мнений? Где raison d’^etre [111] таких явлений? Всё это гниль и фальшь кружков. Мы, как начальники-поэты, Ответим им: вы пустоцветы! Вы прогрессисты без голов! Явленье жалкое минуты! Ведь вы одеты и обуты? А вам, чтоб каждый был одет? Так это зависть пешехода, Вражда того, кто без дохода, Как древле говорил поэт. Нам нужны формулы для дела; Чтоб жизнь созрела, перезрела, Как с древа падшие плоды; Хоть бы пожар случился дома, Вы, без Ньютонова бинома, Не смейте требовать воды. Не вы, а внуков ваших внуки Должны вкусить плоды науки И фрукты жизни, — а пока Пляшите прозой и стихами!..» И «Русский вестник» с свистунами Плясать пустился трепака. 1861

111

Смысл существования (франц). — Ред.

47. МИРМИДОНЫ — КУРОЛЕСОВЫ

Эх! надел бы шлем Ахилла — Медный шлем на медный лоб,— Да тяжел, а тело хило: Упадешь под ним, как сноп! Если б панцирь мне Пелида — Не боялся б ничего; Да ведь панцирь — вот обида! — Втрое больше самого! Щит бы мне, которым копья Отражал в бою Пелид,— Так натуришка холопья Не удержит этот щит. Взял бы меч его победный И пошел бы!.. Да ведь вот: Меч поднять — так нужно, бедно, Мирмидонов штук пятьсот. Тщетны оханья и стоны, Справедлив и мудр Зевес! Там бессильны мирмидоны, Где уж рухнул Ахиллес! 1861

48. «Над цензурою, друзья…»

Над цензурою, друзья, Смейтесь так же, как и я: Ведь для мысли и для слова, Откровенно говоря, Нам не нужно никакого Разрешения царя! Если русский властелин Сам не чужд кровавых пятен — Не пропустит Головнин То, что вычеркнул Путятин. Над цензурою, друзья, Смейтесь так же, как и я: Ведь для мысли и для слова, Откровенно говоря, Нам не нужно никакого Разрешения царя! Монархическим чутьем Сохранив в реформы веру, Что напишем, то пошлем Прямо в Лондон, к Искандеру. Над цензурою, друзья, Смейтесь так же, как и я: Ведь для мысли и для слова, Откровенно говоря, Нам не нужно никакого Разрешения царя! 1861 или 1862

49. СЕМЕЙНАЯ ВСТРЕЧА 1862 ГОДА

Читатели, являясь перед вами В четвертый раз, Чтоб в Новый год и прозой и стихами Поздравить вас, Хотел бы вам торжественно воспеть я, Да и пора б, Российского весь блеск тысячелетья — Но голос слаб… Читатели, серьезной русской прессе Оставим мы Всё важное, все толки о прогрессе И «царстве тьмы». Довольствуясь лишь неизбежно сущим И близким нам, Поклонимся во здравии живущим Родным отцам. Пусть юноши к преданиям спесивы, Не чтут родных,— Но бабушки и дедушки все живы, Назло для них. Не изменив себе ни на полслова, Как соль земли, Все фазисы развитья векового Они прошли. Понятья их живучи и упруги, И Новый год По-прежнему в семейном тесном круге Их застает. Привет мой вам, старушка Простакова! Вы всех добрей. Зачем же вы глядите так сурово На сыновей? Порадуйтесь — здесь много Митрофанов Их бог хранит; Их никаким составом химик Жданов Не истребит. Их детский сон и крепок и невинен По старине. Поклон тебе, мой друг Тарас Скотинин, Дай руку мне! Свинюшник твой далек, брат, до упадка; В нем тьма свиней. Почтенный друг! В них нету недостатка Для наших дней. По-прежнему породисты и крупны, А как едят! Нажрутся так, что, братец, недоступны Для поросят. От поросят переходя к Ноздреву, Мы узнаем, Что подобру живет он, поздорову В селе своем. Всё так же он, как был, наездник ражий Киргизских орд, И чубуки его опасны даже Для держиморд. Берет в обмен щенков и рукоделья, И жрет и врет, Но уж кричит, особенно с похмелья: «Прогресс! Вперед!» — Прогресс! Прогресс! Ты всем нам задал дело! Никто не спит. Коробочка заметно отупела, Но всё скрипит. Уж Чичиков с тобой запанибрата. На вечерах Он говорит гуманно, кудревато Об мужичках, Про грамотность во всех посадах, селах, По деревням, И, наконец, — детей в воскресных школах Он учит сам. Замыслил он с отвагою бывалой, Трудясь как вол, Народный банк, газету, два журнала И общий стол. Об нем кричит публично Репетилов; Его вознес До облаков чувствительный Манилов В потоках слез: Мол, Чичиков гуманен! Идеален! Ведет вперед! С Петрушкою знакомится Молчалин, На чай дает. Все бегают, все веселы, здоровы, Движенье, шум — Особенно заметны Хлестаковы, Где нужен ум. На раутах, на чтениях, по клубам Свои стихи Тряпичкины читают Скалозубам За их грехи. Абдулины усердно бьют поклоны Своим властям. Пошлепкины и слесарские жены — Все по местам. Как человек вполне великосветский, Мильоном глаз Везде Антон Антоныч Загорецкий Глядит на нас. От Шпекиных усердьем в службе пышет И болтовней,— И Фамусов, как прежде, всё подпишет — И с плеч долой! 1861 или 1862

50. МОСКОВСКИЙ ФИГЛЯР

Всякий пляшет, да не так, как скоморох.

Пословица

Лицо намазав сажей, Как английский фигляр, Московский парень ражий Выходит на базар. Кричит, народ сзывая: «Вот фокус! — Раз! Два! Три! — Вот штука! Вот другая! Честной народ, смотри!» Оделся он — умора! На голове колпак, Из тряпок коленкора На нем двуцветный фрак; Одна нога людская, Другая… Раз! Два! Три! Копытом бьет другая,— Честной народ, смотри! Смотри мою отвагу: «Вот шпага. Видишь? Ну, Я проглочу всю шпагу И глазом не сморгну». Шпажонка, исчезая, Блеснула… Раз! Два! Три! Он смотрит не мигая,— Честной народ, смотри! За несколько копеек Пересвистать готов Заморских канареек И курских соловьев. На всё он мастер, словом! Вот свищет… Раз! Два! Три! Вот рожу сделал клёвом,— Честной народ, смотри! Награды — грош да гривна! За бесполезный труд… Как жалко, как противно, Когда такой же шут Проглотит шпагу разом В журнале… Раз! Два! Три! Да не сморгнет и глазом,— Честной народ, смотри! <1862>

51. ПРИГЛАШЕНИЕ К ТАНЦАМ

Весь Петербург затанцевал, Как девочка, как мальчик; Здесь что ни улица, то бал; Здесь что ни бал — скандальчик. Все веселятся от души, Всё ладно в нашем быте. Пляши, о! град Петра, пляши! Друзья мои, пляшите! Пляши, веселенький старик, Нафабрившись как надо; Ведь ты давно плясать привык От мины, жеста, взгляда, От приглашений красоты На старческие шутки. Пляши, старик! Здесь все, как ты, По женской пляшут дудке. Пляши, о! муж — на склоне лет Обиженный судьбою, Пусть скользкий, как твой путь, паркет Мирит тебя с бедою. Смирись, сравнив публичный суд С публичными балами,— Где спин перед тобой не гнут, Хоть шаркают ногами. Ты, что на службе, говорят, Лежал среди дороги,— Лети на бал. В канкане, брат, Спеши расправить ноги! Хоть службой тяжкий дан урок, Но на публичном бале — Представь себе — один скачок: И ты всех выше в зале! Пляши и ты, водевилист, Островского учитель, И ты, Обломов-журналист, Сфер идеальных житель. Вы — публицистов стройный хор — Вы сладко голосите; Вы песни пели до сих пор,— Подите ж попляшите! Пляшите все, хотя б в тоске Скребли на сердце кошки. Вся мудрость наших дней — в носке Поднятой кверху ножки. Отдайте пляске каждый час, И господин Ефремов, Наверно, выпишет для вас Красавиц из гаремов. Пусть уравняет наконец Все возрасты, все званья Единый наших дней мудрец — Учитель танцеванья! Вина и пляски резвый бог Да будет вечно с нами, И наш прогресс, как сбитый с ног, Запляшет вверх ногами. <1862>

52–56. КАЗАЦКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

1. «Отуманилась „Основа“…»

Отуманилась «Основа», Омрачается «Сион», «Наше время» в бой готово, «Русский вестник» оскорблен. Доктринеров слышны крики С берегов Москвы-реки, И в ответ им держат пики Наготове казаки.

2. «На „Наше время“ упованья…»

На «Наше время» упованья Я возложил: в нем мысль ясна. Читай его. Его сказанья Суть слаще мирра и вина. Его прогресс не скор, но верен. В нем наложил на каждый лист Свою печать Борис Чичерин, Медоточивый публицист. Склонись к нему душою нежной И ты почиешь безмятежно, И не разгонит даже «День» В твоем уме ночную тень.