Поэты «Искры». Том 1

Курочкин Василий Степанович

33. ДИЛЕТАНТИЗМ В НАУКЕ

Он был бравый молодец.

«Гамлет», перевод Н. Полевого

Знали ль вы норманнов друга? Он был славен и учен: Тени Шлецера и Круга Из могилы вызвал он. Знаменитым словопреньем Целый город оживил… Ну, так знайте: убежденьем Он шутил, ведь он шутил! Знали ль вы норманнов друга? Он был славен и учен. От сомнения недуга Исцелил весь город он: Он сказал нам: «Вы созрели!» — И восторгом встречен был… Ну, так знайте же: на деле Он шутил, ведь он шутил! Как профессор и «любитель», Он хотел, чтоб целый зал, Как словесности обитель, Речи слушал и молчал. И чтоб он прилежным детям Слово правды возвестил… Ну, так знайте, что и этим Он шутил, ведь он шутил! Ты — ученый без призванья, Ты — любитель-журналист. Ты — поэт без дарованья, Ты — без мнений публицист. Ты — ходящий по канату,— Пусть бы каждый затвердил Эту дивную кантату: Он шутил, ведь он шутил! Поучайте нас, пишите И смелей! вперед, назад — Вплоть до старости пляшите, Если держит вас канат; Покачнется — и мгновенно Шест держать не хватит сил,— Пойте песню откровенно: Я шутил, ведь я шутил! 1860

34. ВОРЧУН ДОРОФЕЙ

Легенда

По

нерушимому условию жизни, этого мудрого Дорофея (я называю так совесть, как воистину дар божий, — с греческого: дорос — дар, феу — божий) нет возможности ни выгнать из дому, ни заставить молчать.

А. Башуцкий. Письмо с Спас<ской> площ<ади>в Акад<емический> пер<еулок>. «Дом<ашняя> бес<еда>» 1860 г… № 29-й

Наживая грехом Капитал, Иногда я тайком Размышлял: «Всё бы ладно: ж тье! Гладкий путь… Только совесть… ее Как надуть?» Мне Башуцкий помог. Млад и стар, Веселись — Фео — бог, Дорос — дар; Значит: совесть людей — Имя рек — Божий дар — Дорофей — Человек. Я сошелся с таким И верчу Дорофеем своим, Как хочу. Усмирил я врага Злых людей: В моем доме слуга — Дорофей. Совесть редко молчит; Господа, Дорофей мой ворчит; Но когда Дерзость сделает он (Мой лакей!) — Я сейчас: «Пошел вон, Дорофей!» Я украл адамант. «Стыдно вам! — Заворчал мой педант!.. — Это страм! Бог и кара людей Впереди…» — «Дорофей, Дорофей! Уходи!» Я для бедных сбирал… В свой карман; Зашумел, замычал Мой грубьян: «Жить нельзя!.. Ты злодей! Это сви…» — «Дорофей, Дорофей! Не живи». Умножая доход, Я пускать Стал книжонки в народ; Он опять: «Ты морочишь людей, Старый черт!» — «Дорофей, Дорофей! Вот паспорт». Местом он дорожит: Я плачу. Он же выпить сердит — Закачу «Ерофеичу» штоф Похмельней, И — что хочешь — готов Дорофей! Будь покорен судьбе, Маловер, И бери — вот тебе — Мой пример! Станет стыдно подчас, Не робей! Знай, что совесть у нас — Дорофей. 1860

35. ДРУЗЬЯМ МАРТЫНОВА

Кружась бог знает для чего И для какой потехи, Мы все смешны до одного В своих слезах и смехе. Друзья мои, когда вам мил Смех, вызванный слезами, Почтим того, кто нас смешил, Смеясь над нами — с нами. Блуждая ощупью, впотьмах, От водевилей к драмам, Смешные в искренних слезах, Мы жалки в смехе самом. Средь мертвых душ, живых могил, Полуживые сами, Почтим того, кто нас смешил, Смеясь над нами — с нами. Когда друг друга мы смешим, Актеры против воли, И монологи говорим Пустые в жалкой роли,— Он откровенным смехом был Всесилен над сердцами. Почтим его: он нас смешил, Смеясь над нами — с нами. Почтим его! Сердечный смех, Веселость без предела Дарили жизнью даже тех, В ком сердце оскудело. Тот смех, как милостыня, был Сбираем богачами… Почтим его: он нас смешил, Смеясь над нами — с нами. Почтим его! Одним лицом, Менявшим очертанья, Он вызывал над сильным злом Смех честного страданья,— И смех на время уносил Нужду с ее бедами… Почтим его: он нас смешил, Смеясь над нами — с нами. Почтим его! Припомним зал, Где, от райка до кресел, Мужик последний хохотал, Последний фат был весел!.. Взрыв смеха общего дружил Ливреи с армяками… Почтим его: он нас смешил, Смеясь над нами — с нами. Почтим его! Нам много слез Оставлено судьбою, Но уж Мартынов в гроб унес Могучий смех с собою, Которым он один смешил, Смеясь над нами — с нами, Который с жизнью нас мирил И вызван был слезами. 1860

36. ВОЗРОЖДЕННЫЙ ПАНГЛОСС

(АНОНИМНОМУ РЕЦЕНЗЕНТУ-ОПТИМИСТУ «БИБЛИОТЕКИ ДЛЯ ЧТЕНИЯ»)

Откуда ты, эфира житель?

Жуковский

Откуда ты, с твоей статьею, Вступивший с временем в борьбу, Панглосс, обиженный судьбою, Но слепо верящий в судьбу? Как ты сберег свои сужденья? Как ты не умер, о Панглосс! И в «Библиотеку для чтенья» Какой Вольтер тебя занес? Ну да, мы на смех стихотворцы! Да, мы смешим, затем что грех, Не вызывая общий смех, Смотреть, как вы, искусствоборцы, Надеть на русские умы Хотите, растлевая чувства, Халат «искусства для искусства» Из расписной тармаламы. Ну да! мы пишем на смех людям; Смешим, по милости небес, И до тех пор смешить их будем, Пока задерживать прогресс Стремятся мрака ассистенты, Глупцов озлобленная рать,— И на смех критики писать Дерзают горе-рецензенты. 1860

37. «Мы всё смешное косим, косим…»

Мы всё смешное косим, косим И каждый день и каждый час… И вот добычи новой просим У «Иллюстрации» и вас. Две параллельные дороги Пройти нам в жизни суждено: Мы снисходительны — вы строги; Вы пьете квас — мы пьем вино. Мы смехом грудь друзей колышем; Вы желчью льетесь на врагов. Мы с вами под диктовку пишем Несходных нравами богов; Мы — под диктовку доброй феи; Вы — гнома злобы и вражды; Для нас — евреи суть евреи; Для вас — евреи суть жиды. Мы к сердцу женскому, робея, С цветами, с песнями идем; Вам — их учить пришла идея Посредством плетки с букварем. Для нас — забавны ваши вздохи; Для вас — чувствителен наш смех. Увы! Мы с вами две эпохи Обозначаем вместо вех. Что ж спорить нам? Простимся кротко И станем по своим местам, Вы — с букварем своим и плеткой, А мы с запасом эпиграмм. 1860

38. ДРУЖЕСКИЙ СОВЕТ

(ПОСВЯЩАЕТСЯ РЕЦЕНЗЕНТУ, КОТОРЫЙ ПРИМЕТ ЭТУ ШУТКУ НА СВОЙ СЧЕТ)

Друг мой, вот тебе совет: Если хочешь жить на свете Сколь возможно больше лет В мире, здравьи и совете — Свежим воздухом дыши, Без особенных претензий; Если глуп — так не пиши, А особенно — рецензий. 1860

39. 1861 ГОД

Элегия

Семь тысяч триста шестьдесят Девятый год, Как человек ползет назад, Бежит вперед; Семь тысяч триста с лишком лет Тому назад Изображал весь белый свет Фруктовый сад. Мы, господа, ведем свой счет С того числа, Когда Адам отведал плод Добра и зла. Семь тысяч лет пошли ко дну С того утра, Как человек нашел жену, Лишась ребра; С тех пор счет ребрам у друзей Мужья ведут, Когда в наивности своей Их жены лгут. И всё обман и всё любовь — Добро и зло! Хоть время семьдесят веков Земле сочло. Потом мудрец на свете жил,— Гласит молва — За суп он брату уступил Свои права. Потом заспорил род людской, Забыв урок, За призрак власти, за дрянной Земли клочок; За око око, зуб за зуб Ведет войну — За тот же чечевичный суп, Как в старину. Прошли века; воюет мир, И льется кровь — Сегодня рухнулся кумир, А завтра вновь Встают неправда и порок Еще сильней — И служит порох и станок Страстям людей. И спорят гордые умы Родной земли: «Что нужно нам? Откуда мы? Куда пришли? Должны ли мы на общий суд Тащить всё зло Иль чтоб, по-старому, под спуд Оно легло? Крестьянам грамотность — вредна Или добро? В семействе женщина — жена Или ребро? Созрел ли к пище каждый рот? Бить или нет?» Так вопрошают Новый год Семь тысяч лет. 1860 или 1861

40. «Видеть, как зло торжествует державно…»

Видеть, как зло торжествует державно, Видеть, как гибнет что свято и славно, И ничего уж не видеть затем — Лучше не видеть совсем! Слышать с младенчества те же напевы: Слышать, как плачут и старцы и девы, Как неприютно и тягостно всем,— Лучше не слышать совсем! Жаждать любви и любить беспокойно, Чтоб испытать за горячкою знойной На сердце холод и холод в крови,— Лучше не ведать любви! Знать и молитвы и слез наслажденье, Да и молиться и плакать с рожденья — Так, чтобы опыт навеки унес Сладость молитвы и слез! Каждое утро вверяться надежде, Каждую ночь сокрушаться, как прежде, И возвращаться к надежде опять — Лучше надежды не знать! Знать, что грозит нам конец неизбежный, Знать всё земное, но в бездне безбрежной Спутать конец и начало всего — Лучше не знать ничего! Мудрый лишь счастлив; он смотрит спокойно, И над его головою достойной Свыше нисходит торжественный свет… Да мудрецов таких нет! <1861>

41. СТАРИЧОК В ОТСТАВКЕ

Литературой обличительной Я заклеймен: Я слышу говор, смех язвительный Со всех сторон. Еще добро б порода барская, А то ведь зря Смеется челядь канцелярская И писаря! А мне всего был дан родителем Один тулуп, И с ним совет — чтобы с просителем Я не был глуп, Что «благо всякое даяние» Да «спину гни» — Вот было наше воспитание В былые дни. В уездный суд судьбой заброшенный В шестнадцать лет, Я вицмундир купил поношенный — И белый свет С его соблазнами, приманками Мне не светил Между обложками и бланками, В струях чернил. Я не забыл отцовы правила, Был верен им: Меня всегда начальство ставило В пример другим. Сносив щелчки его почтительно, Как благодать, Я даже мысли возмутительной Не смел питать. Я в каждом старшем видел гения, Всю суть наук,— И взял жену без рассуждения Из старших рук. А как супруга с ребятишками Пилить пойдут, Так я ученого бы с книжками Поставил тут! Я им опорой был единою. Всё нужно в дом: И зашибешься — где полтиною, А где рублем. Дорога торная, известная: Брал — всё равно, Как птичка божия, небесная Клюет зерно. Клюют пернатые, от сокола До голубков, Клюют, клюют кругом и около: На то дан клёв. За что ж, когда так умилительно Мир сотворен, Литературой обличительной Я заклеймен? <1861>

42. СКАНДАЛ

Они сейчас: — Разбой! Пожар! И прослывешь у них мечтателем опасным! (Чацкий. «Горе от ума»)

«На что, скажите, нет стихов?» — Во время оно Мерзляков В старинной песне, всем знакомой, Себя торжественно спросил И добродушно угостил Своих читателей соломой. В былые дни для Мерзлякова Воспеть солому было ново… Для нас ни в чем новинки нет, Когда уже австрийский лагерь Воспел Конрад Лилиеншвагер, «Свистком» владеющий поэт. У нас жуки сшибались лбами, Перейра был воспет стихами, С березой нежничает дуб, И, наконец, король сардинский В стих Розенгейма исполинский Попался, как ворона в суп. Друзья мои, господь свидетель: Одну любовь и добродетель, Одни высокие мечты, Из лучших в наилучшем мире, Я б воспевал на скромной лире, Не тронув праха суеты; «Лизета чудо в белом свете!» [109] — Всю жизнь я пел бы в триолете; «Когда же злость ее узнал» (Не Лизы злость, а жизни злобу),— Прищелкнув языком по нёбу, Друзья мои, пою Скандал! Скандал, пугающий людей! Скандал, отрада наших дней! Скандал! «Как много в этом звуке Для сердца русского слилось!.. Как много лиц отозвалось» [110] В искусстве, в жизни и в науке! Хвала, хвала тебе, Скандал! За то, что ты перепугал Дремавших долго сном блаженным,— И тех, кто на руку нечист, И тех, кому полезен свист, Особам якобы почтенным. Хвала, хвала тебе, Скандал! За то, что на тебя восстал Люд по преимуществу скандальный: Восстал поборник откупов, Восстал владелец ста домов, Восстал Аскоченский печальный; Восстали мрачные умы, Восстали грозно духи тьмы, Надев личины либералов, Страшась, что справедливый суд Над ними скоро изрекут «Литературою скандалов». Хвала, хвала тебе, Скандал! С тех пор как ты в печать попал, С чутьем добра, с змеиным жалом, Ты стал общественной грозой, Волной морской, мирской молвой И перестал уж быть Скандалом. Скандал остался по углам: Скандал гнездится здесь и там, Скандал с закрытыми дверями, Немой Скандал с платком во рту, Дурная сплетня на лету И клевета с ее друзьями. Хвала, хвала тебе, Скандал! Твоя волна — девятый вал — Пусть хлынет в мир литературы! Пусть суждено увидеть нам Скандал свободных эпиграмм И ясной всем карикатуры! 1861

109

Стихи между вносными знаками в этой строфе принадлежат Карамзину (триолет «Лизета»).

110

Известные стихи Пушкина из «Евгения Онегина».