Поэты пражского «Скита»

Малевич Олег Михайлович

НА РЫБНУЮ ЛОВЛЮ

Мы поднимемся на рассвете. В водах радость спит голубая. Мы с тобою сегодня — дети, Мы из дома идем улыбаясь. Мы проходим под ранним туманом, Мимо окон еще незрячих. Наша радость проснулась рано, Нашу радость в котомку не спрячешь. Мы поглубже вдыхаем воздух. Унося рыболовные снасти. Мы не рыбу поймаем, а звезды И простое большое счастье. Рига, июль 1936 «Меч». 25–27.XII.1936

ПОСВЯЩЕНИЕ

(Моей матери)

Был странным сумраком

пронизан, Как сквозняком осенним, дом, И страх, стекая по карнизам, За серым исходил стеклом. И только лиц знакомых пятна Мне улыбались, уходя, Шепча обрывки слов, невнятных В тревожном шорохе дождя. И я сказала плача: — Мама, Не уходи; мне долго ждать. — Поникли тени в тусклых рамах, И маятник метнулся вспять. А этим утром — исцеленье От темных тягостных утрат. На окнах розовые тени Стадами солнечных ягнят. А в горле песенка простая: Ты не ушла. И птичья трель. И белым голубем слетает Письмо на смятую постель. Рига, сентябрь 1936 «Меч». 26.VI.1938

СЕВЕР

Я — случайная гостья в веселой студеной стране. Осыпаются ровные дни голубым снегопадом. Рассыпается ночь в переливчивом звоне саней. Поцелуй на морозе, и сторожа крик за оградой. Цепенеют и кружатся мысли в веселом снегу. Это было когда-то… И так же белеют равнины. Церкви купол из ваты и дрожь застывающих губ. Мягкий скрип половиц, и трескучая печка в гостиной. Это — то же, что детские звонкие сны до утра, Окон белый узор. Перекличка пронзительных галок. Если это и сон, — все равно: это было вчера. Счастье, здравствуй! — Я здесь, и тебя я узнала. Рига, декабрь 1937 «Русские записки». 1938. № 11

«В халате белом. Глаз не отвести…»

В халате белом. Глаз не отвести От рук, или от губ — не все равно ли? — (И для меня настанет этот час.) Не крикнуть, в холоде спокойных глаз Читая приговор, незыблемый до боли,— — Все мысли преградив и все пути. А эта комната (палата, кабинет)… — По-старому удушлив здесь порядок, Как будто все — как было на земле. Все так же воробьи судачат о тепле: Как странно: больше воробьев не надо. Тепла и неба тоже больше нет. О, боль, о, удивленье без границ: И я? Я — тоже? Тоже? Неужели? И жалости неистовый прилив К себе, к земле; но, руки опустив, (— Они, как сердце, сразу опустели —) Все вдруг понять и пасть покорно ниц. 1.5.1938. Рига «Вся моя жизнь»

ВЕСЕННЯЯ ТРЕВОГА

Как от берега мысли отчалили. Я, в тревоге, осталась одна. Только скука лилась опечаленно В дождевую завесу окна. Это — Муза Далекого Странствия Покидала насиженный дом. Пробуждала заглохшие станции — Как свирелью — томящим свистком. Отправлялась в далекое плаванье, Под томительный шепот весны, Покидая угарные гавани, Оставляя тревоги и сны. И, меня заразившая песнею, С первой птицей звенела она — — Что на свете всех весен чудеснее Голубая земная весна.

МОЕЙ МАТЕРИ

Тихи и темноглазы облака; Твои глаза еще темней и тише. Я знаю, что дорога далека, И даже ты мой голос не услышишь. Я по ночам шепчу слова тебе, Которых даже ты понять не сможешь; Ты, в дыме верст, покорная судьбе. Сама на сон ласкающий

похожа. И, как ребенок, я рассказываю сну. Когда он низко голову наклонит, Как ты приходишь в шорохе минут. Кладешь на сердце теплые ладони. Пусть стынут версты, пусть далек твой дом, Я жизнь покорно, радостно приемлю, Пока твоя любовь своим крылом Мне осеняет эту землю. 1938

ПАМЯТЬ О ПРАГЕ

Туманный город серебристых башен, Ласкающий, старинный, кружевной, Как детство, в жадной памяти украшен Почти немыслимой весной. Его торжественны седые своды И куполов зеленая парча. Спеша, толкаясь, убежали годы, Как школьники, в проулках топоча. И в час бессонницы, взволнованный и гулкий, Безмолвно вороша старинные листы, Опять я огибаю переулки, Пересекаю сонные мосты, Чтобы, минуя площади и парки, Тоску тугую утопив в слезах, В тенистой нише, где-нибудь под аркой Увидеть юности лукавые глаза. «Вся моя жизнь»

Кирилл НАБОКОВ ^*

ОХОТА

Я уплываю. Я вплываю в ночь охотником за птицами и снами, — и мир дневной отступит тихо прочь, ночь длинной тенью ляжет между нами. И тени, падая зигзагами, дрожат, и воет зверь, луной обрызган рыжей, — голубоватый снег, и по снегу скользят упругие, оранжевые лыжи. И птица раненая бьет крылом, роняя кровь, глотая иглы стужи, — на белом снеге огненным пятном застыл предсмертный, изумленный ужас. Снег бьет в лицо. Стремительно бегу, весь мир вокруг задохся в снежном плаче, — и черной тенью, глыбами в снегу встают из леса сумрачные дачи. Я возвращаюсь в полутьме домой, и мир дневной уже в окно стучится, — и вот летит, подстреленная мной на белом снеге, огненная птица. «Воля России». 1931. № 1–2

«Ночь падает тяжелой гроздью звезд…»

Ночь падает тяжелой гроздью звезд, а день гудками и стальным стенаньем, и вянет мир веселых, нежных роз от электрического тусклого сиянья. Как двойственный понять союз, двойного мира чуткое вращенье, по небу черному бегущее виденье, и плач, и смех, и шепот муз?.. «Воля России». 1931. № 1–2

ГРОЗА

Молчание перед грозой. И вдруг прорвавшееся оцепененье. Так начинается. Так крепнет звук дождя. Так тенью все застилается вокруг. И каплет с крыш. Растут бунты, и, соумышленница бури, в дрожаньи капель проступаешь ты, предвестница грозы в лазури. И хлещет ветер в темноте. Но вот желтеющее полыханье, — дома, деревья, целый мир встает в мигающем, как сон, сознаньи. Пока, шагая напролом, через мятущиеся своды союзником не вступит гром нас обступающей свободы. Тогда, ворвавшись в голоса, лиловой молнией отметин, раздвинет гулом небеса идущее, как гром, столетье. «Скит». I. 1933