Поэты пражского «Скита»

Малевич Олег Михайлович

WHITE STAR LINE [104]

(Дальние плавания II)

От солнца чище и светлей Витрина и звезда над нею. Корабль на матовом стекле Уходит в Новую Гвинею. Здесь душит дымная тоска, Вскрик паровоза в час прощанья, А за стеклом кричит плакат Невероятных стран названья. Штрихом не для меня маршрут На карте пестрой обозначен, А дни прошли, и дни пройдут, И даже я о них не плачу. Напрасно апельсинный сок Разбрызгивают в небе зори; Ведь настоящий мир далек. Как это кукольное море. Но чую, знаю: ветер слаб, Прохладней даль, земля синее, И мой игрушечный корабль Уходит в Новую Гвинею. Прага, 1931 «Меч». 31.X.1935

104

Букв.: Белозвездная линия (англ.) —

название типа океанских лайнеров и английской пароходной компании, владевшей ими.

ТОМИТСЯ В СТЕКЛАХ ТИШИНА…

(Дальние плавания I)

Томится в стеклах тишина Предчувствием обманным марта, А небо в четкости окна — Географическая карта. Вот телефонных проводов Легко легли меридианы От розовых материков По голубому океану. Яснее дни, и хорошо. Что мысли в них, как льдины тают. Я тоненьким карандашом Путь невозможный начертаю: Чтоб с самой маленькой земли Следить и жадно и ревниво. Как тонут птицы-корабли В несуществующих заливах. Прага, 1931 «Меч». 15.IX.1935

БОЛЕЗНЬ

В многотысячный раз апрелем Голубая бредит земля. Подплывает к зыбкой постели Тишина, как тень корабля. «Тридцать девять». Голос — валторна. В тонкой трубке вздыбилась ртуть. Над домами пустой и черный И почти океанский путь. И встаем мы с шатких постелей. Из больничных палат бежим; Мы сегодня больны апрелем, Мы сегодня здоровы им. Мы поем, мы поем все громче, Лунный пар сметает следы, И невидимый режет кормчий Облаков полярные льды. Белой палубы доски хрупки И прохладны для жарких ног; Вот, мы видим, спускают шлюпки Андромеда и Козерог. Но с последним безумным креном Прерывают бег корабли. Это фабрик гулких сирены, Задыхаясь, зовут с земли. И небесную глубь взбивая. Паруса, как крылья, сложив, Корабли утопают стаей, На крутой натолкнувшись риф. И мы падаем, мы слабеем, Не удержит топкая жердь. Умирают тоже в апреле, И мы знаем, что это — смерть. Прага, 7.4.1932 «Последние новости». 12.1.1933

ДЖОКОНДА

Чему ты улыбаешься, Мона Лиза?.. [105]

Этот мир, пронизанный шагами, Утихает к ночи, чуть дрожа. Дребезжат старинными ключами Галерей картинных сторожа. По ночам Париж, Милан и Дрезден Освещаются одной луной, И везде у голубых подъездов Шепчутся влюбленные весной. И антенн качели у карнизов Ловят из тумана в сотый раз Об улыбке странной Моны Лизы Саксофонов плачущий рассказ. Глубже в подворотнях никнут тени У музейных кружевных дворов, И на распластавшихся ступенях Незаметен темный твой покров. Губ углы, опущенные книзу, Черная вуаль на волосах. Ты выходишь ночью, Мона Лиза, Слушать городские голоса. И идешь ты по аллее длинной, Строгие глаза полузакрыв, Глядя, как на площади старинной Бьют фонтанов белые костры. Ночь плывет по радужным бульварам, И поют веселые гудки, А в кофейнях старых можно даром Пить коктейль тумана и тоски. В тесных барах вскрикивают скрипки, И секунды четко рубит джаз, И никто не ждет твоей улыбки, И никто твоих не видит глаз. Лишь в углу, под крышей полосатой, Тяжело хмелеющий поэт, Неизвестный, грустный и лохматый. Шепчет глухо: «О, тебе привет!..» И с последней рюмкою коктейля Ты уходишь в утреннюю мглу, И заря ковер тебе расстелит На ступенях в задремавший Лувр. И опять пронизан мир шагами. Этот мир, спокойный и теперь… Дребезжат старинными ключами Сторожа и отпирают дверь. Прага, 21.4.32 «Вся моя жизнь». Рига: Лиесма, 1987

105

Популярный в Западной Европе шлягер начала тридцатых годов.

БЕССОННИЦА

Бездомный ветер огибал углы, пошатываясь пьяною походкой. Во сне дышали люди. Город плыл сквозь ночь огромной парусною лодкой. И люди спали. Мимо звезды шли, как корабли по голубой эмали, а мы, бессонные, считали корабли и звезды и шаги часов считали. И слушали, как пели поезда, в ночную уходящие пустыню; а грудь была торжественно пуста, и сердце рыбой билось на простынях. Волной качалась белая кровать, разверзлись небом парусные крыши, и

в брызгах ночи родились слова, которых никогда никто не слышал. Рассвет закинул якорь у окна, спуская сети к нам на подоконник, и долго билась злая тишина в висках, у горла, на сырых ладонях. А утро, пахнущее ветром и углем, встречало нас гудком мотоциклиста, и город под сиреневым дождем на старую опять вернулся пристань. Но мы, певучие, чужими стали вдруг под этими крутыми облаками, — — усталым взглядом и бессильем рук и непонятными стихами. 3.6.1932 «Меч». 12.1.1936

ОПЕРАЦИЯ

Бил эфир в виски. Тугое тело Синеватым паром истекло. Молчаливый ангел в маске белой Небо втиснул в тонкое стекло. И звенела сталь на полках шкапа Остриями неотлитых пуль. Падали густые капли на пол И перебивали редкий пульс. И никто не видел и не слышал, Как, взлетев эфирным холодком, Сердце, — голубь розовый, — на крышу Опустилось звонко и легко. И, остановив часы и годы. Перепутав месяцы и дни, Сквозь небес полуденную воду Проступали звездные огни. Шли удары тяжело и редко. Голубиный перебив полет: Это смерть в грудной огромной клетке Пробивалась медленно сквозь лед. А когда тяжелые ресницы Проломили звездную дугу, Жизнь пришла со злым укусом шприца, С горьким жаром искривленных губ. Прага, 1932 «Скит». I. 1933

БУМАЖНЫЕ КРЫЛЬЯ

От фабричной продымленной пыли, Из гудящих тоской городов, Вас уносят моторные крылья И скорлупы воздушных шаров. Но тоска в этом мире — без меры, Вас несет в аппаратах стальных В голубые поля стратосферы Под растаявший глетчер луны. И, зарытым в чертежные сети. Снится вам неотвязный кошмар О какой-то безумной ракете. Вас влекущей на розовый Марс. Мы же, слабые, смотрим безмолвно На заводов бетонную грань, На чертежные четкие волны, На прожекторов белую ткань. Но и в нашем последнем бессильи Равных нам авиаторов нет: Нас уносят бумажные крылья За орбиты остывших планет. Прага, 1932 «Скит». I. 1933

«Вода густая у мостовых дуг…»

Вода густая у мостовых дуг, Или дурманное томленье газа, Иль дула холодеющего круг У пристально расширенного глаза. Не все ли нам равно, в какую дверь До нас из этой жизни уходили, И на каком углу нас встретит смерть Порывистым гудком автомобиля… Ведь самое простое, может быть. Упасть с раскинутыми врозь руками. Увидеть небо в лужах голубых И лечь щекой на отсыревший камень. Чем долго ждать и плакать, и стареть, От неизбежной убегая встречи, Когда уже давно в календаре День нашей смерти праздником отмечен. 1932 «Скит». II. 1934

ПОСЛЕДНЯЯ ПРОГУЛКА

(Последняя поездка)

На радиаторе стрела Рвалась, дрожала и блестела. Машина звонко напрягла Свое взволнованное тело. Катилось в дымчатом стекле Шоссе, стекая под колеса, И ветер с розовых полей В лицо откинутое несся. Сквозь дым сощуренных ресниц Ломилось солнечное пламя, И шли столбы, срываясь вниз Расплавленными проводами. Взлетали птицы. Пел мотор. Шли в небе синие лохмотья. И было просто: столб в упор, На узком белом повороте. …………………………… Но взглядом неподвижных глаз Мы видели, сомкнув ресницы, Как с радиатора стрела Вонзилась в небо белой птицей. Прага, 1932 «Меч». 1934. № 11–12

«В перекличке часов, иссякающих даром…»

З. Г.

В перекличке часов, иссякающих даром, В беспощадно крутом обороте колес Оползающей ночи несешь ты подарок — Тяжесть нового дня и бессмысленность слез. Изнывает трамвай на тугом повороте. Прибывает у шлюзов густая вода. Ты же прячешь лицо в сквозняке подворотен И одними губами считаешь года. А на дальних путях — та же грусть семафоров, Полустанков бессменные ночи без сна, — Как тогда, как всегда, и по-прежнему скоро Отцветает кустом придорожным весна. Ты стоишь за шлагбаумом и машешь рукою Сквозь пронизанный дрожью предутренний час. Поднимается боль, и уже ты не скроешь Паутину морщин у заплаканных глаз. Ожиданье растет, вырастая в огромный. Всеобъемлющий шум. И я знаю, ты ждешь, Что в такое же утро (ты знаешь? ты помнишь?) Под весенним дождем, сквозь прохладную дрожь, Ты со мной возвратишься в покинутость комнат И в бессилии навзничь, как я, упадешь. 8.6.1933 «Скит». II. 1934