Поезд для Анны Карениной
Шрифт:
+
Это все от твоего терпежа зависит. Сколько ты терпеть можешь. Некоторые затаятся, ждут неделю, две, три, их терпение кончается. Одна такая девка молодая две недели ждала, не выдержала, побежала к Бабушке второй раз. Ей навстречу мать мужа. «Стой, – говорит, – что скажу», – а с виду спокойная. Девка спешит: «Потом, не к спеху». Влетела в дом и раз десять туда-сюда по нему бегала, в одну дверь забежит – в другую выбежит, потом в третью, из дома – в четвертую, пока без сил не упала. Идет обратно, устала, бедная. А свекровь сидит себе на деревце поваленном, ждет ее. Она, оказывается, шла ей сказать, что сын умер, а лицо спокойное сделала, чтобы невестку не испугать, подготовить потихоньку.
Можно догадаться, куда такие дома деваются. Их жгут. И этот когда-нибудь сожгут, наша Бабушка даже завещание на него не пишет. «Хоть бы дожить, – говорит, – не сгореть, умереть своей смертью». Мужики жгут. Хотя любой, кому это расскажешь, посмеется. Суеверия, слухи и чепуха, скажет. А в потемках доедет его женщина, которой он для смеха рассказал, до нашей станции, пойдет, как сто лет ходила, – и дорогу не спросит. Хорошо еще, если присядет на поваленном дереве.
Вот такая жуткая история.
Заснул Сережа на груди Муси, положив головку набок; заснула маленькая Ева на груди Евы-большой. Три женщины затаились под их спокойное посапывание, уставившись в потолок.
– Муся! – сказал вдруг громко Кеша, про которого все забыли. Он приподнял голову и смотрел строго и серьезно. – А нету там у вас таких домов, чтобы войти в одну дверь, выйти в другую и чтобы папка появился? Они должны быть! Должны быть всякие дома на свете.
Три женщины как по команде крепко зажмурили глаза.
Через пятнадцать суток, обритых налысо, отстрельщика Хрустова и Диму Куницына выпустили из узкой двери в огромных железных воротах изолятора для временного задержания. Время они провели, можно сказать, с пользой. Хрустов пользовался уважением за умение ловко и незаметно передернуть карты и часов по шесть в день терпеливо обучал этому сначала восьмерых соседей по камере, потом охрану и дежурных офицеров. Дима Куницын на третий день попросил позвонить по одному телефончику, в трубку кричал на «родном» английском, а к изолятору спустя два часа подъехала дорогая машина и привезла для Димы маленький переносной телевизор на батарейках, деньги, сигареты и ящик коньяка. После этого его называли «наш блатной американец» и интересовались, а слабо ему заказать вертолет на крышу?
Ева Николаевна спала всю неделю и довела себя до такого состояния, что перестала понимать, что ей говорят, укладываясь при случае везде, где только обнаруживала спящих детей. Она умудрилась залезть в манеж и заснуть там возле них, свернувшись калачиком; ела раз в день, засыпая за столом. На предложения сходить в кино или прогуляться бессмысленно мычала.
Муся растолкала ее однажды утром и сказала, что звонят незнакомые мужики, один сказал то ли кличку, то ли пароль.
– Что-о-о? – потянулась Ева.
– Сказал – Январь.
– Впускай. Накорми, напои чаем, скажи, что я сплю.
Мужчины осторожно прошли в комнату, осмотрели Еву, завернувшуюся в простыню. Рядом с ней на диване сидел мальчик Кеша и смотрел орущий телевизор.
– Она опухла, – просипел тот, который был старше, – пьет?
– Спит, – вздохнула Муся. – Далила говорит, что у нее это... естественная реакция на нервное потрясение, вот что. Вот, сказала вас накормить, а есть особо нечего, так что смотрите...
– У нас с собой, – просипел Карпелов, доставая из пакета длинную колбасу и бутылку вина.
– На всех не хватит, – вздохнула Муся.
– Буди! – приказал Карпелов.
– Тебе надо, ты и буди. Разбудишь ее, – бормотала Муся, направляясь с колбасой в кухню.
Карпелов показал жестом Кеше встать, просунул под Еву руки и поднял ее, прижав к себе. Январь испуганно смотрел на эти его действия.
– Чего смотришь, делай кофе! – Он прошел с Евой мимо Января, направляясь в ванную.
– Куда это мамочку понесли? – поинтересовалась Муся, отпиливая у колбасы жесткий скрученный хвост с бечевкой.
– В ванную, – пожал плечами Январь.
– Ох, она ему и влепит!
Январь на всякий случай подошел к двери в ванную и послушал. Лилась вода, все было тихо. Через пять минут вышел мокрый Карпелов, посмотрел, как растет пеной черная жидкость в турке.
– Пойду посмотрю, вдруг она и там заснет, еще утонет, – предложил невинно Январь.
– Ты знаешь, не стоит, – Карпелов задумчиво потер себе щеку и подбородок, – она почти проснулась. Я же ничего, я только не хотел ее халат мочить...
Ева вошла в кухню с мокрыми волосами и вытаращенными глазами.
– Кофе! – сказала она. – Живем, братцы! Карпелов, а что ты все шепчешь?
– Ему тетка одна горло прострелила, не быть ему теперь генералом, безголосому, – сказал Январь.
– Это что, навсегда?
– Это временное неудобство, – просипел Карпелов, – вроде потери памяти. Должно пройти, особых повреждений нет.
– А еды не осталось, – сказала Муся. – И денег не осталось.
– А мы вот как раз по этому поводу и пришли. Январь, говори ты.
– Маруся, выйди. – Ева, зевая, разливала кофе в три чашки.
– Сразу – выйди. Я свою колбасу с собой возьму.
– Возьми и мою, – просипел Карпелов.
– У нас есть работа для вас. – Январь закрыл за Марусей дверь. – Нам нужна красивая девочка, которая отлично стреляет. Короче, дело такое. Рассказываю по порядку. Через два дня пройдут голосования по правительству согласия. И вот, значит, поступила информация, что двоих коммерсантов, личностей известных и важных, похитили. Родные написали заявление в милицию; а пока прорабатывались разные версии, похитители сами позвонили родне и сказали, что вреда коммерсантам никакого не причинят, просто будут держать их до тех пор, пока не пройдет голосование в это правительство, – им надо только, чтобы эти двое на голосование не зарегистрировались. Жены у них боевые, сделали такое предложение. Двадцать тысяч зеленых, если освободим вовремя, то есть не позднее чем через сутки, потом регистрация закончится, их и так отпустят, если поверить, что похитители люди честные и благородные и держат свое слово. Вы верите? Я – нет.