Поезд
Шрифт:
На глаза ей попалась Жюли.
— Эй, толстуха, чего ты там дожидаешься и не встаешь? Хочешь понежиться в постельке? Поезд сейчас тронется. Через час будете в ЛаРошели.
Здесь море было наконец совсем близко; в порту, примыкавшему к вокзалу, с одной стороны стояли пароходы, с другой — рыболовные суда, их паруса и сети сохли на солнце.
Пейзаж сразу же захватил меня, въелся мне в кожу. Быть может, на путях стояло множество составов, но меня они не занимали, я их просто не видел. Тем менее занимали меня различные начальники, которые расхаживали взад-вперед, отдавая распоряжения, а также девушки в белом, военные и скауты.
Старикам помогли сойти, и священник пересчитал их, словно боясь забыть или потерять кого-нибудь.
— Всем в лагерь, напротив вокзала.
Я подхватил свой кофр и чемодан, который Анна все время пыталась отнять у меня, но я позволил ей нести лишь одно одеяло да бутылки, которые могли еще пригодиться.
Вооруженные солдаты глазели, как мы шли, оборачивались на мою спутницу, шедшую рядом с потерянным и немного испуганным видом.
Причину этого я понял чуть позже. Скауты направляли нас в сторону бараков из свежераспиленных пихт, построенных в парке, в двух шагах от доков. В небольшом бараке, размером чуть больше газетного киоска, размещалось справочное бюро, и мы образовали очередь перед его открытой дверью.
Нашу группу раздробили, смешав ее с бельгийцами, которых было больше, чем нас; что нам делать дальше, мы не знали.
Издали мы наблюдали за тем, как сажают стариков в автобусы. От вокзала отъехали и две машины "скорой помощи". Вдалеке виднелись башни города; приходили беженцы, уже обосновавшиеся в лагере, и с любопытством нас разглядывали. Многие из них были фламандцами, они с радостью обнаруживали среди нас своих соотечественников.
Один, говоривший по-французски, спросил меня с сильным акцентом:
— Ты откуда?
— Из Фюме.
— Тогда ты не должен был сюда приходить, верно? Это бельгийский лагерь.
Мы с Анной обменялись тревожными взглядами и продолжали под ярким солнцем ожидать своей очереди.
— Приготовьте удостоверения личности.
У меня удостоверения не было: в то время во Франции они были не обязательны. Паспорта я тоже не имел, поскольку никогда за границу не ездил.
Одни, выходившие из бюро, направлялись к баракам, других просили подождать на улице — чего подождать, не знаю, скорее всего, транспорта, который отвезет их в другое место.
Подойдя к дверям, я услышал обрывки разговора.
— Кто ты по специальности, Питере?
— Слесарь-сборщик, но, когда началась война…
— Работать хочешь?
— Я, знаешь ли, не лодырь.
— Жена, дети есть?
— Жена со мной — вон, в зеленом платье, с тремя детишками.
— С завтрашнего дня можешь устроиться на завод в Этре, получать будешь наравне с французами. Подожди на улице. Вас отвезут в Этре и там найдут жилье.
— В самом деле?
— Следующий!
Следующим был старик Жюль, который хоть и пришел одним из последних, но как-то умудрился втиснуться в очередь.
— Удостоверение?
— Нету.
— Потерял?
— Мне его вообще не выдавали.
— Ты бельгиец?
— Француз.
— Тогда что ты тут делаешь?
— Жду, что вы мне скажете.
Служащий тихонько обменялся несколькими словами с кем-то, кого мне не было видно.
— У тебя есть деньги?
— Не на что даже бутылку взять.
— А родственники в Ла-Рошели есть?
— У меня их нигде нет. Я с рождения сирота.
— Тобой займутся позже. Иди отдохни.
Я чувствовал, как Анна начинает все больше и больше нервничать. Я оказался вторым французом в очереди.
— Удостоверение.
— Я француз.
Служащий раздраженно посмотрел на меня.
— В поезде много французов?
— Три вагона.
— Кто вами занимается?
— Никто.
— Что вы намерены делать?
— Не знаю.
Он указал на Анну:
— Ваша жена?
Прежде чем сказать «да», я секунду помедлил.
— Ждите дальнейших распоряжений, а пока размещайтесь в лагере. Больше я ничего не знаю. Это не было предусмотрено.
Три барака выглядели новыми, просторными, с рядами тюфяков, разделенных перегородками. Некоторые их обитатели еще спали вероятно, больные или те, кто прибыл ночью.
Чуть дальше стоял старый зеленоватый цирковой шатер, пол в котором был просто застелен соломой.
Здесь мы с Анной и положили в уголок свои вещи. Лагерь только начинал заселяться. Места было еще много. Но я понимал, что это долго не продлится, и решил, что нам будет спокойнее в палатке, чем в бараке.
В маленькой довольно невзрачной палатке женщины чистили картошку и овощи целыми ведрами.
— Благодарю, — прошептала Анна.
— За что?
— За то, что ты сказал.
— Я боялся, что тебя не пустят.
— А что бы ты тогда сделал?
— Пошел бы с тобой.
— Куда?
— Неважно.
Денег у меня с собой было немного, основные наши сбережения лежали в сумочке у Жанны. Нужно было работать. Мне это вовсе не претило.
Но пока мне хотелось оставаться беженцем. Я стремился остаться в лагере, рядом с портом и кораблями, бродить между бараками, где женщины стирали и вешали белье на просушку, а голозадые ребятишки ползали по земле.
Я не для того уехал из Фюме, чтобы думать и брать на себя ответственность.
— Если бы я призналась, что "и чешка…
— Ты чешка?
— Из Праги, с еврейской кровью по матери. Она у меня еврейка.
Анна говорила в настоящем времени, и это позволяло предполагать, что ее мать еще жива.
— У меня нет паспорта, он остался в Намюре. Из-за моего акцента меня могли принять за немку.
Признаюсь, мне в голову закралась скверная мыслишка, и я помрачнел. Что, если она меня выбрала почти сразу после отъезда из Фюме?
Если не считать парня с одеялами, я был в вагоне единственным мужчиной моложе пятидесяти. Но тут я вспомнил своего бывшего однокашника Леруа и мысленно спросил себя, почему его не призвали в армию.