Поезд
Шрифт:
Две женщины средних лет загораживали ее от меня и, судя по всему, ни за что не желали подвинуться: возбуждение моей дочки явно их возмущало.
— Папа, открой! Я не могу. Мама хочет тебе что-то сказать.
Вагон был старого образца. Мне удалось открыть дверь, и на двухъярусных полках я увидел восемь человек, неподвижных и хмурых, как в приемной у дантиста. Жена и дочь были там единственные, кому еще не стукнуло шестидесяти, а одному старику в противоположном углу было уже наверняка не меньше девяноста.
— У
— А у тебя?
— Все хорошо. Я беспокоилась, поел ли ты. Слава богу, что поезд остановился. Продукты ведь у нас.
Зажатая монументальными бедрами соседок, она едва могла шевельнуться и с трудом протянула мне батон и целую колбасу.
— А вы?
— Мы не выносим чеснока, ты же знаешь.
— Она с чесноком?
Утром в бакалее я об этом не подумал.
— Как ты устроился?
— Неплохо.
— Ты не мог бы мне принести немного воды? Перед отъездом мне дали бутылку, но здесь так жарко, что мы уже все выпили.
Она протянула мне бутылку, я побежал к ручью и наполнил ее. Там уже стояла на коленях и мыла лицо та женщина в черном платье, что забралась с неположенной стороны, когда пришел бельгийский поезд.
— Где вы раздобыли бутылку? — спросила она. У нее был иностранный акцент, но не бельгийский и не немецкий.
— Жене кто-то дал.
Больше вопросов она не задавала и стала вытираться носовым платком, а я пошел к вагону первого класса. По дороге я споткнулся о пустую бутылку из-под пива и вернулся подобрать ее, как великую драгоценность. Это ввело мою жену в заблуждение.
— Ты пьешь пиво?
— Нет. Это для воды.
Любопытно: мы разговаривали, как посторонние. Нет, не совсем так, скорее, как дальние родственники, которые долго не виделись и не знают, о чем говорить. Может быть, нам мешало присутствие этих старух?
— Можно мне выйти, папа?
— Выходи, если хочешь. Жена забеспокоилась.
— А если поезд тронется?
— Мы без паровоза.
— Значит, мы останемся здесь?
В этот миг мы услышали первый взрыв, глухой, далекий, но все равно все мы вздрогнули, а одна из старух зажмурилась и перекрестилась, как при раскате грома.
— Что это?
— Не знаю.
— Самолетов не видно?
Я посмотрел на небо, такое же синее, как утром. По нему медленно плыли два золотистых облачка.
— Не позволяй ей уходить далеко, Марсель.
— Я с нее глаз не спускаю.
Держа Софи за руку, я шел вместе с ней вдоль путей, ища глазами вторую бутылку, и мне повезло — я нашел-таки, причем вторая была больше, чем первая.
— Зачем она тебе?
Я солгал только наполовину:
— Наберу запас воды.
Я как раз подобрал третью бутылку, на этот раз из-под вина. Я собирался отдать хотя бы одну из бутылок женщине в черном.
Я заметил ее издалека, она стояла перед нашим вагоном в пыльном атласном платье, и фигура ее с непокорными волосами казалась совершенно чуждой всему, что ее окружало. Она разминала ноги, нимало не интересуясь происходящим, и я заметил, что каблуки у нее высокие, очень острые.
— Маме не было плохо?
— Нет. Там у нас одна женщина все время разговаривает и уверяет, что поезд обязательно будут бомбить. Это правда?
— Она сама не знает, что говорит.
— Ты думаешь, не будут бомбить?
— Убежден, что не будут.
— А где мы будем спать?
— В поезде.
— Там нет постелей.
Я пошел к ручью и вымыл три свои бутылки, тщательно прополоскав, чтобы отбить вкус пива и вина, потом наполнил их свежей водой.
По-прежнему вместе с Софи я вернулся к своему вагону и протянул одну из бутылок молодой женщине.
Она удивленно посмотрела на меня, перевела взгляд на дочку, поблагодарила кивком головы и поднялась в вагон, чтобы спрятать бутылку в надежное место.
Кроме домика дежурного по переезду нам был виден только один дом: это была совсем маленькая ферма довольно далеко от нас, на склоне холма; во дворе женщина в фартуке кормила домашнюю птицу, как будто никакой войны не было.
— Твое место вот это? На полу?
— Я сижу на чемодане.
Жюли вовсю кокетничала с краснолицым мужчиной с жесткими, седыми волосами, он смотрел на нее двусмысленным взглядом, и время от времени оба они издавали такой смешок, какой слышится подчас из беседки какого-нибудь ресторанчика. У мужчины была в руках бутылка красного вина, и он угощал свою соседку из горлышка. При каждом взрыве смеха ее большие груди под блузкой, покрытой фиолетовыми пятнами, так и ходили ходуном.
— Пойдем к маме.
— Уже?
Намечалось новое размежевание. По одну сторону оказались обитатели пассажирских вагонов, по другую — наши, те, кто ехал в вагонах для скота или товарных. Жанна и дочка принадлежали к первому миру, я — ко второму, и бессознательно мне захотелось поскорей отстранить от себя Софи.
— Ты не ешь?
Я поел на травке перед открытой дверью. Мы мало что могли сказать друг другу перед этими двумя рядами застывших лиц, переводивших взгляды с меня на жену и на дочь.
— Как ты думаешь, мы скоро поедем?
— Дорога должна пропустить составы с войсками. Как только путь освободится, очередь за нами. Смотри-ка, паровоз пришел!
Мы его слышали, мы видели, как он один, без вагонов, в клубах белого дыма, торопится к нам, повторяя изгибы долины.
— Скорей беги в свой вагон. Я так боюсь, чтобы твое место не заняли!
Чувствуя облегчение оттого, что меня отпускают восвояси, я поцеловал Софи; целовать прилюдно Жанну я не смел. Язвительный голос бросил мне вслед:
— Могли бы и дверь за собой закрыть!