Поезда идут на Запад
Шрифт:
Ой на гори, та й ще при берези
Червона калина…
Бойцы пели по-украински, с чувством, стройно. Им подыгрывал баян. Мы подошли ближе, послушать. Но паровоз коротко гукнул и не без усилия тронул с места грузный состав. Поезд ушел и песню увез. А как нам хотелось дослушать ее до конца!
Когда мы пошли домой, Петька опять вспомнил про Шито-крыто:
— Зачем он приходил к воинскому поезду?
— Может, просто так, поглазеть, как и мы, — сказал я.
— Ну да! — Петька снисходительно
— Да вроде бы…
— Не вроде бы, а точно! А почему? Орудия считал. И вагоны с бойцами тоже считал. Вагоны маленькие, не пульманы. В каждом помещается сорок бойцов…
— Ну, если Шито-крыто чужой человек да еще шпион, — сказал, я, — так почему Бежевый его не арестует? А куда смотрит военный комендант?
— Они ничего не подозревают. Они не знают того, что знаем мы!
— Тогда надо обо всем сказать Бежевому.
— Рано. Доказательств у нас мало. Надо обязательно узнать, зачем и к кому он ходит на явку, понимаешь?
— А как это узнать?
Петька, не ответив, пожал плечами.
Глава одиннадцатая
НАЛЕТ
Третьего августа — я хорошо помню тот день — мы пошли на рыбалку к Ивушкиной отмели с ночевкой. Взяв удочки, донки, наживку, мы с вечера облюбовали местечко у омута, наживили донки и закинули их подальше, а сами начали ловить с берега на удочки.
Ночи стали прохладные, и мы оделись потеплее: я в старый отцовский пиджак, Петька и Сережка в ватники. Сережка подпоясался широким брезентовым солдатским ремнем. Под ватником у него была прицеплена на поясе финка Василия. К ней он привязал темляк.
— Гляньте-ка, — сказал он нам, показывая финку. — У нас есть оружие! Василий дал мне нож на ночь. Только сказал, чтобы я с ним обращался осторожно. Даже сказал восточную пословицу…
— Какую? — спросил Петька, поплевав на червяка и закинув удочку.
— «Без нужды не вынимай — вынув, доблестно сражайся!» — Вот какую.
— Хорошая пословица!
Мы стояли под ивами у самой воды и молча глядели на поплавки, тихо плывущие по течению. Вода от вечерней зари розово светилась, казалась теплой.
Поплавок уплывал все дальше и дальше, я подходил к самой воде, тянулся с удочкой, чтобы леса шла свободнее, а потом перекидывал ее снова. Засветло мы поймали по нескольку плотиц, а когда зорька кончилась, можно было рассчитывать только на ершей: они клюют всю ночь.
Я закинул удочку и присел, чтобы лучше видеть поплавок на потемневшей воде. Внезапно он резко пошел в сторону и исчез. Я подсек, леса упруго натянулась и стала резать воду, как ножом. Я тянул удочку на себя — рыба на себя. Крупная, сильная, она здорово сопротивлялась. Глина у меня под ногами расползлась и, потеряв опору, я сел на кочку. Удилище шлепнулось в воду…
— Хватай скорее! — шипел Петька.
До удилища уже было не дотянуться. Сережка посоветовал:
— Скинь штаны — и в воду!
Снимать штаны было некогда и я во всей одежде бросился спасать удочку. К счастью, она плыла вдоль берега, близко, и, поймав удилище, я выбрался из воды. Рука опять почувствовала сильный рывок, значит, рыба не сорвалась с крючка. Она то поднималась на поверхность и била хвостом, то уходила вглубь, норовя затащить лесу под берег, в коряги.
— Сачок! — сказал я Петьке. — Скорее подводи сачок!
Рыбина, наглотавшись воздуха, присмирела, и мы вытащили ее. Это был большой окунь, весом, наверное, с килограмм, а то и больше.
— Вот здорово! Везет же тебе! — сказали ребята.
Я был рад. Однако в мокрой одежонке было очень холодно, у меня стучали зубы. Ребята посоветовали сбегать домой и переодеться: времени до утра еще оставалось много.
Совсем стемнело, нельзя уже было различить поплавки. Петька и Сережка наломали веток и устроились на них подремать, а я схватил ведерко с рыбой и побежал в поселок.
Через полчаса, переодевшись в сухое и оставив вечерний улов дома, я возвращался обратно. Вдалеке через мост прогрохотал товарный поезд. Из трубы паровоза вылетали и гасли огненные мухи — то роями, то одинокими светящимися точками. Поезд втягивался в темноту, все удаляясь. Грохот колес стихал, искры исчезли. Я думал о том, что вот опять эшелон мчится на Запад — туда, где советские бойцы бьются с фашистами и, наверное, очень ждут этот поезд, который только что прошел через мост…
Не доходя до нашего места, на берегу, за невысоким кустом я приметил темную фигуру у самой воды, а перед ней две удочки на рогульках. Рыболов, казалось, дремал, свесив голову на грудь. Кто он такой? — разглядеть в темноте не удалось. «Кто-нибудь из наших поселковых», — подумал я.
Ребята уснули, прижавшись друг к другу на куче веток. Я подсел к ним.
Пришло время проверять донки. На них попали ерши. Осмотрев снасти, мы опять закинули их в воду. Петька вытер руки о полы ватника и вдруг воскликнул:
— Глядите, огонь!
Мы обернулись. Слева из-за кустов вырывались небольшие, но яркие языки пламени. Еще не совсем рассвело, и огонь был хорошо заметен.
— Кто развел костер? — возмутился Сережка.
— Там сидел рыболов, — ответил я. — Наверное, он.
— Идем, скажем, чтобы погасил.
Мы побежали на огонь и крикнули из-за кустов рыбаку:
— Эй! Гаси костер!
— Тут нельзя разводить огонь!
Человек сидел перед небольшим костерком и грел руки. Он обернулся к нам, и мы узнали Шито-крыто.
— Нельзя? А почему? — недовольно, хриплым басом спросил Шито-крыто. Язык у него немного заплетался. В бороде играли отблески пламени, глаза смотрели из-под густых бровей колюче, настороженно.
— Запретная зона рядом. Вот заметит часовой — и вам попадет!