Поездка к Солнцу

Костюковский Борис Александрович

Андрейка приказал Рыжику лечь, взобрался в седло и поехал. Катька бежала впереди.

Чем ближе Андрейка подъезжал к кошаре, тем больше беспокоился. Он уже слышал приглушённые голоса матери и бабушки Долсон. Вдруг Катя призывно заблеяла. Рыжик заржал, и из кошары, как огненное пламя, вырвалась навстречу им Нянька.

Подбежав, она сделала круг и снова умчалась в кошару. Да что же там такое происходит?.. Андрейка заставил Рыжика лечь, слез с седла и побежал в дверь кошары. Мать и бабушка Долсон стояли у загородки. Нянька, подняв передние лапы на загородку, неотрывно смотрела перед собой, и вся её огненная шерсть поднялась. С крыши

кошары сквозь отверстие падал свет на что-то белое. Андрейке показалось сначала, что это небольшой снежный бугорок. Катька забежала в кошару следом за Андрейкой и стала рядом с Нянькой. Нянька не лаяла, но это даже было хуже: она вся словно кипела, внутри у неё переливались хрипы и такое грозное урчание, что Андрейка тоже весь напружился, как будто приготовился к прыжку. И мать и бабушка Долсон молчали. Они вроде бы и не заметили, что пришли Андрейка и Катька. Вдруг Андрейка увидел, что белый сугроб зашевелился. Над ним поднялась голова птицы с красным клювом. Сомнений быть не могло: в загородке лежала живая птица и поводила из стороны в сторону своей гордой головой. Андрейка теперь рассмотрел и красное пятно на белом крыле. Он почувствовал, что на голове у него что-то зашевелилось. Андрейка поднял руку и пригладил волосы. Но они не слушались, стояли торчком. «Как у Няньки», — подумал Андрейка. Он погладил Няньку, но она ещё больше ощетинилась и даже не вильнула хвостом. Спина её напружилась и мелко вздрагивала. А Катька приветливо помахивала своим коротким хвостом и с любопытством рассматривала белое чудо. Откуда здесь взялась незнакомая птица? И почему на ней кровь?

Кто мог ответить на эти вопросы? Конечно, бабушка Долсон. Андрейка подошёл к ней и ткнулся головой в бабушкин дэгыл, словно боднул её, как это делала Катька, когда ей что-нибудь требовалось. Бабушка погладила Андрейкину голову и крепко прижала к себе. Волосы у Андрейки сразу легли и стали мягкими. Андрейка послушнее, чем Нянька. У него сейчас такие же волосы, как у Катьки, и такие же удивлённые чёрные глаза.

— Кто это? — шёпотом спросил Андрейка, словно мог спугнуть белую птицу.

— Лебедь. Это лебедь, сынок, — тоже шёпотом ответила бабушка.

— Почему он в кошаре? — допытывался Андрейка.

— Его на рассвете нашёл твой отец. Кто-то стрелял и ранил лебедя. Твой отец подобрал его в степи и принёс в кошару.

— Кто стрелял в лебедей? — громко спросил Андрейка, и волосы на его голове снова зашевелились.

— Кто стрелял, тот уехал на машине. Злой человек стрелял.

— Хромой старик Бадма стрелял! Я знаю! Мама, это хромой старик Бадма! — закричал Андрейка, и Нянька залаяла.

— Не знаю, Андрейка, не знаю, — сказала мама Сэсык и с опаской посмотрела на бабушку Долсон.

— Что ты, сынок! — ласково проговорила бабушка и снова постаралась пригладить колючие волосы внука; но волосы уже не послушались бабушкиной руки. — Бадма теперь стал ламой, он ушёл в дацан, в святой дом. Теперь хромой Бадма молится богам. Ему нельзя стрелять в лебедей.

— В прошлом году мы с Андрейкой видели, как Бадма убил двух лебедей, — осторожно, будто невзначай, сказала мама Сэсык.

— Да, видели!

— И машина городская была. К Бадме кто-то приезжал на машине из города, — сказала мама Сэсык.

— Перестань, Сэсык! — прикрикнула бабушка Долсон. — В прошлом году Бадма был худой человек. Он плохо пас отару, у него пропадали овцы. Бадма стрелял лебедей. Бадму прогнали из колхоза. Но Бадма всё понял потом.

Он пошёл молиться богам. В дацан пошёл. Стал ламой. Я сама говорила с Бадмой. Теперь Бадма стал хороший.

— Старик Бадма худой человек! — закричал Андрейка что есть силы, а Нянька залаяла.

Но бабушка шлёпнула Андрейку по затылку и строго сказала:

— Если я говорю, должен слушать. Сэсык, скажи своему сыну: я мать его отца. Арсен слушает меня. Арсен верит своей матери. А сын моего сына не верит мне. Скажи ему, Сэсык: если он не будет меня слушать, я откочую от вас. Старую Долсон примут везде. — Бабушка Долсон, даже не взглянув на Андрейку, пошла из кошары.

Никогда ещё Андрейка не видел свою бабку такой сердитой. Он представил себе, как она и в самом деле навьючит свою юрту на верблюдицу Маю и откочуег к чужим людям… Ему стало так страшно, что он сразу забыл всю свою обиду.

— Не надо, Андрейка, не спорь с бабушкой. Нельзя спорить с бабушкой, а то она откочует от нас. — Мама Сэсык подошла к Андрейке и тронула его за рукав дэгыла.

— Не буду спорить, — сказал Андрейка, потому что он не хотел, чтобы бабушка Долсон откочёвывала. И всё же он никак не мог согласиться с тем, что хромой Бадма стал хорошим человеком.

Андрейка опустил голову и пошёл из кошары. Нянька задержалась немного у загородки, но потом побежала за хозяином. Катька же вырвалась вперёд Андрейки и, взбрыкивая ногами, оказалась около Рыжика. Андрейка посмотрел в степь и увидел бабушку Долсон. Она шла не к юртам, а совсем в другую сторону от них. Андрейка забеспокоился: куда это пошла бабушка? Он оглянулся и увидел в дверях кошары маму Сэсык. Она тоже из-под руки смотрела в степь.

— Куда бабушка идёт? — спросил Андрейка.

— К Мае пошла. Во-он Мая пасётся, — ответила мать, показывая рукой.

Андрейка из-под ладони увидел вдалеке неуклюжую верблюдицу. Она почти сливалась с жёлтой степью, но всё же были видны её горбы и выставленная вперёд птичья голова на изогнутой дугой шее.

Бабушка идёт к своей Мае и станет жаловаться ей на Андрейку. Раньше бабушка Долсон никогда не жаловалась Мае на Андрейку. Она говорила с верблюдицей обо всём, хвалила своего внука Андрейку. Ругала кладовщика колхоза, который не хотел хранить в амбаре зерно, заработанное Долсон на трудодни… В общем, бабушка Долсон находила, о чём поговорить с Маей. Верблюдица понимала её, в этом Андрейка не сомневался.

Мая любит бабушку больше всех на свете и верит ей. Поверит она и в то, что Андрейка провинился сегодня.

Потом бабушка пойдёт в юрту и станет жаловаться на Андрейку своим бронзовым богам…

Андрейка тяжело вздохнул. Нянька лизнула Андрейкину руку, словно прося его не вздыхать.

— Не вздыхай, сынок, — попросила и мама Сэсык, потому что она тоже знала, о чём думал сейчас Андрейка. — Вот что, Андрейка. Надо нам побеспокоиться о лебеде. Съезди в юрту, привези большую белую миску. Из неё лебедь будет пить воду.

— А чем кормить лебедя? — быстро спросил Андрейка.

— Не знаю, сынок. Я уж думала об этом. Хлеба ему накрошим в воду. Овса насыплем. Крупы насыплем. Может, и поест что.

— А лебедь останется у нас жить?

— Куда же ему деваться? Пусть живёт.

— Навсегда?

— Навсегда.

— А как мы его звать будем?

— Как? — улыбнулась мама Сэсык. — Не знаю как. Пусть будет Лебедь-Лебедин?

— Хорошо, — согласился Андрейка. — Я буду сам кормить Лебедя-Лебедина. Он будет мой.