Поездка в Египет
Шрифт:
Внутри три четверти помещений тоже разорены. Из уцелевших достойны внимания, во-первых, большая зала, потолок которой с парящими по звездному небу орлами поддержан 48 колоннами, во-вторых, комната рядом, «где хранились книги Тота, т. е. библиотека, с надписью над входом: „услада души“ [81] и с символическим изображением на плафоне двенадцати египетских месяцев. По стенам приметил я лишь нескольких наполовину стертых богов с выколупанными головами, да непонятное дерево, симметрично распростершее свои ветви и листья. Мастера живописать людей и особей животного царства, коим в картинах придается только известная степень безобразия, именуемая египетскою печатью, художники фараонов совсем не умели рисовать растений — впрочем и рисовали-то их редко. Тогда как всякий ребенок может на рисунках египетских памятников определить породы млекопитающих, птиц и рыб, изображения деревьев и злаков ставят в тупик самых смелых египтологов, даже тех, которые в кругу своих обычных изысканий, трудно поддающихся посторонней проверке, ни на минуту не задумаются над истолкованием мудренейших иероглифов, иносказательных знаков или эмблем {20} .
81
Диодор. Теперь надписи более не существуете.
На песке возле храма лежать каменные глыбы. Сначала они показались мне бесформенными, потом я признал в них части огромной статуи. Это неведомою силой поваленный и разбитый колосс Рамзеса Великого, размерами превосходящий даже болванов Амунофа III (по приблизительному расчету обломки в совокупности весят 900 тонн). Ноги от колен вниз и престол раздроблены на мелкие куски; остальная часть перебита у пояса. Несмотря на все старания, я ни откуда не мог на нее вскарабкаться. По Диодору, на подставе было написано: „я царь царей, Озимандиас; кто хочет знать, как я велик и где лежу, тот превзойди меня в одном из моих творений!“ Но люди, забывшие думать о величии „царя царей“, давно нашли место, где он лежал (нумер седьмой в Баб-эль-Мелюке) и, ограбив. уничтожили его труп; в лучшем его „творении“, полуразрушенном Мемнониуме, какою-то несмолкаемою насмешкой звучат дерзкий писк и щебетание воробьев, в несметном числе гнездящихся по архитравам и карнизам, а из поверженного каменного туловища Арабы выпиливают себе жернова…
В скалистых горах, саженях в двухстах от храма, чернеют на разной вышине прямоугольные, почти квадратные входы могил Шейх Абд-эль-Гурнэ, — название, заимствованное у жалкой деревушки, отчасти залепившей кладбище. Гробницы, преимущественно бенигассанского типа (горизонтальные комнаты на одном уровне со входом), хотя и пронумерованы добродетельным г. Гарднером Уилькинсоном, тем не менее сплошь и рядом обращены в жилье; снаружи» к ним пристроены небольшие сенцы в виде закут. Мы посетили только свободный от постоя тридцать пятый нумер, усыпальницу знатного жреца времен Тутмеса III с тонкою живописью на цементе, еще сохранившею, несмотря на грабительства путешественников, прелесть законченного эпического рассказа. Здесь опять переносишься в мирное течение древнеегипетской будничной и праздничной жизни. Весьма тщательно написанные коричневые люди ростом в небольшую куклу, рассыпавшись повсюду, иссекают колоссов и сфинксов, готовят кирпичи или канаты, занимаются кузнечным мастерством, обедают при звуках музыки и т. п. Между прочим на разграфленной стене, в пяти вереницах, одни над другими следуют старейшины некоторых африканских и азиатских племен, предлагающие подарки или платящие дань Тутмесу III {21}.
Деир-эль-Мединэ — небольшой храм богини Атор, обнесенный высокою кирпичною городьбой. На одной из его стен представлено судилище того света. Сорок два неизвестных судьи под председательством Озириса вершат судьбы умерших; пред Озирисом на бутоне лотоса стоят четыре гения смерти; возле изображен египетский Цербер женского пола. Орус весит сердце покойного, то-есть его добрые дела; сердце лежишь на одной чашке весов, а на другой лежат страусовые перья, символ чистоты и беспорочности. Богиня справедливости, Ма, с таким же пером в прическе, приводить душу, шествуя в двойном образе — и спереди, и сзади неё. Тот, ибисоголовый бог письмен и всякой премудрости, отмечает что-то на дощечке, вероятно записывает вес добрых дел и подводит итоги качествам души.
— В ней нет греха! говорить богиня {22}.
Группою Мединет-Абу мы заключаем всякие осмотры на левом берегу реки. Название Мединет-Абу принадлежишь коптскому городку, скоропреходящие развалины которого еще лежат кругом вечных развалин фараоновских памятников.
Главный храм группы являет образец живописнейшей египетской руины; он не похож на те хорошо сохранившиеся капища, наглухо замурованные, подобные снаружи каменным гробам исполинских размеров и осматриваемые внутри, как могильные склепы, при свете факелов: тут все крыши давно рухнули, и внутренность храма обратилась в вереницу залитых блеском дворов, соединенных между собою красивыми пилонами, перспектива которых уходить в светлую даль. И как хороши теперь эти ясные залы с рядами колонн вдоль высоких стен, с воздушною окраской карнизов, еще не вполне выцветшею на ослепительном солнце, и с небом вместо потолков!
На барельефах жрецы жгут курения пред Рамзесом III, а он приносить жертвы божествам, участвует в праздничных церемониях или коронуется, надевая «венец верхних и нижних областей» [82] , о чем голуби-вестовщики летят объявить «богам полудня, полуночи, восхода и заката» {23} .
Завтракаем в одной из небесных зал, свободно вмещающей и передвижную ярмарку, и утомленных ослов, неподвижных как стадо овец во время привала, и верблюда привезшего, вместе с провизией, складные стулья для дам. Верблюд стоит на солнцепеке, среди обломков завалившегося потолка и привязанный к разбитой колонне, остатку когда-то ютившейся здесь христианской церкви, неуклюже почесывает себе голову заднею ногой.
82
Венец фараонов состоит обыкновенно из соединения двух отдельных корон — верхне-египетской и нижне-египетской.
Передвижную ярмарку мы собрали по дороге; всякий встречный присоединялся к нам, примкнули даже два, три носильщика, отделившиеся от похоронного шествия. Я узнаю вчерашних продавцов антиков, водоносов, мальчишек с овчаркой, облеченных по случаю ветреного дня в длинные как саван рубахи, юношу с мертвою головой, старика, сбывшего мне в Баб-эль-Мелюке почернелую, как бы обугленную, мумию ибиса; словом, узнаю всех и каждого. А сколько проходит пред глазами до тонкости известных монет, священных обезьянок Тота из голубой глазури, фальшивого древнего стекляруса а в особенности жучков, вышедших из мастерской к приезду пароходов Кука.
В числе случайных посетителей Мединет-Абу находится и Фатьма. Утром, когда мы подъезжали к Рамезеуму, а она по-вчерашнему бежала рядом со мною, красиво опираясь на осла, Ирландец, который и на скаку не отрывает взоров от своей супруги, сшиб мою верную спутницу с ног. Без крика, без шума, точно скомканная одежда, упала она на песок, но вскочив на ноги, горько заплакала — оттого ли что кувшин разбился вдребезги, или оттого что, падая, прикусила себе кончик языка. Пока девочка выплевывала на руку окровавленные серебрянке полупиастры, смущенный Ирландец подошел к ней и подарил пятифранковик. От радости она мгновенно похорошела, если только могла похорошеть; румянец детского блаженства разлился по её смуглому лицу, глаза, расширившись, засияли ярче, светлая улыбка показала два ряда сахарных зубов, и если до сих пор я не был влюблен в Фатьму, то конечно теперь должен был влюбиться по уши. Пиастры она положила в прежний кошелек, а пятифранковик отдала на хранение мне; видно ей от роду не приводилось держать во рту таких больших денег. Между тем маленькие водоносы и водоноски, глядя с некоторым смирением на красавицу Фатьму и завидуя в душе её благополучию, вероятно представляли себе Фортуну не в образе повязанной женщины на колесе, а в виде приемистого туриста с круглыми как у совы глазами, который на всем скаку сшибает с ног своих избранников.
Воротившись на правый берег, мы приступили к осмотру Луксорского храма или точнее пошли гулять по деревне, расположенной преимущественно поверх его зал и переходов. Снаружи над землей от него сохранились редкие признаки: двойной ряд знакомых столпов, на две трети погрузших в песках консульской площади, группа колонн в одном конце деревни, да пропилоны в другом. Но как естествоиспытатели по одной челюсти допотопного животного рисуют все его обличье, так археологи но немногим остаткам храма восстановили его общий план. Конечно, путешественник, предоставленный самому себе, ни до чего бы не додумался.
Здание последовательно строилось Амунсфом III, Орусом и Рамзесом II; (позднейшие цари прибавили только несколько украшений и иероглифов). Сооружалось оно у самого Нила, вдоль берега, и Рамзес, продолжая постройку в длину, должен был, в виду загиба, образуемого рекой, слегка отклониться от первоначального направления, вследствие чего ось храма представляешь не прямую, а ломаную линию. Обстоятельство это служить к вящей путанице при ориентировке.
Еще труднее но жалким и редким развалинам судить о великолепии громадной божницы, которую Арабы в прежняя времена приняли за собрание дворцов: (Луксор, т. е. «эль-Косур», мавританское «Аль-Казар», значит — дворцы) {24}.