Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект
Шрифт:
Обращает на себя внимание тот факт, что паронимическая аттракция у Цветаевой, связанная с использованием квазиомонимичных, но этимологически не родственных корней, нередко опирается на совпадение звуковых различий между ними, как вокалических, так и консонантных, имитирующих исторические чередования:
Сын — утесом, а дочь утехой (И., 647); Мой глупый грешок грошовый! (С., 124); О путях твоих пытать не буду (С., 262); Рябину Рубили Зорькою (С, 322); Любовь,В ряде случаев члены сближаемой пары слов, не являющиеся квазиомонимами, становятся таковыми по отношению к общему для них слову, если восстановить одну переходную ступень в преобразовании — как бы подразумеваемый средний член между данными в контексте:
Осенняя седость. Ты Гетевский апофеоз! Здесь многое спелось, А больше еще — расплелось (С., 208); Золото моих волос Тихо переходит в седость. — Не жалейте! все сбылось, Все в груди слилось и спелось (С., 211).В обоих контекстах средним членом, объединяющим слова спелось — расплелось и слилось — спелось является слово сплелось. Несомненность его скрытого присутствия очевидна в цветаевской системе превращения одного слова в другое. При этом не сказанное, оставшееся в подтексте, но неизбежно восстанавливаемое слово-анаграмма получает статус самого существенного семантического элемента. Характерно, что этот нагруженный смыслом «нуль слова» еще и семантически синкретичен: поскольку речь идет о волосах, имплицитно выраженное слово сплелось имеет прямое значение 'переплестись, перепутаться; переплетясь образовать что-л. (о чём-л. гибком, вьющемся)' (MAC), а поскольку субъект или обстоятельство этого глагольного действия многое, больше еще, все в груди, несомненно наличие и переносного, абстрагированного значения глагола сплестись 'соединиться, слиться друг с другом' (MAC).
В произведениях М. Цветаевой широко распространена паронимическая аттракция анафорического типа, когда общим элементом контекстуально и семантически сближаемых слов является их начало. Обилие слов с инвариантной приставкой, как уже говорилось, неоднократно зафиксировано и с разных точек зрения описано в лингвистической литературе о М. Цветаевой. Однако не только приставочные образования заслуживают внимания. Анафорический звуковой комплекс, не совпадающий с морфемой, может объединить два слова или несколько, — подобно приставке. В ряде случаев такой звуковой комплекс в начале слов и выполняет роль окказиональной приставки, так как он получает в контексте свойства морфемы: выделимость и повторяемость. Кроме того, анафорический комплекс звуков иногда омонимичен настоящей приставке и воспринимается на ее фоне в контексте стихотворения. Таким образом, анафорическая часть слова становится потенциальной приставкой («квазиприставкой»)[9] в языке поэзии:
(…) Коли взять на вес: Без головы, чем без Пуговицы! — Санкюлот! Босяк! От Пугача — к Сен-Жюсту?! Если уж пуговица — пустяк, Что ж, господа, не пусто? (И., 477–478); Пока еще заботушкой Не стал — прощай, забавонька! (И., 369); Смерть самоёЕсли в большинстве случаев при анафоре смысловое сближение определяется только взаимодействием слов в стихотворном контексте, то в последних двух примерах семантическая связь слов с анафорой прямо устанавливается автором через понятия брака и свадьбы.
Совпадение звуков в исходе слов (эпифора) оказывается гораздо менее способным выражать семантическое сходство понятий, что, в свою очередь, декларируется Цветаевой:
Вещи бедных — странная пара Слов. Сей брак — взрывом грозит! Вещь и бедность — явная свара. И не то спарит язык! Пономарь — что ему слово? Вещь и нищ. Связь? нет, разлад (С., 407).Показывая несоответствие двух понятий (имущество — отсутствие имущества) Цветаева прибегает к эпифоре как к единственному возможному аргументу сходства и показывает несостоятельность этого аргумента. Действительно, в данном случае слова вещь и нищ объединены только двумя признаками — односложностью и звуком (буквой) щ. Семантическое и морфологическое противопоставление их (существительное женского рода — прилагательное мужского рода) не может быть снято или даже в какой-то мере нейтрализовано чисто фонетическим совпадением конечных звуков. Вероятно, это связано с тем, что в языковой системе каждая приставка обладает семантикой, а флексия, как правило, ею не обладает, поэтому начало слова потенциально семантически нагружено, а конец — нет. Различная способность анафоры и эпифоры к семантизации объясняется, возможно, и такой причиной: «Психологи считают, что первый звук в слове примерно в 4 раза заметнее остальных. Ударный звук также выделяется в слове, он тоже заметнее, хотя и меньше, чем первый, — в 2 раза по сравнению с остальными» (Журавлев 1981, 38).
Специального внимания заслуживает постепенное преобразование — перетекание одного слова в другое, связанное с перестановкой звуков и слогов — анаграмматическая или метатетическая парономазия. Одну из цветаевских анаграмм можно видеть в примере белорук — белокур (см. с. 46). Рассмотрим другие примеры, показывающие распространенность этого поэтического приема у Цветаевой:
Под твоим перстом — Что господень хлеб, Перемалываюсь, Переламываюсь (С., 285); Чужестранец Думалось мне, мужи — Вы! Народ Чуть живы мы, — вот что. Брось. Поученья (И., 633); Где не ужиться (и не тщусь!), Где унижаться — мне едино (С, 322); А на меня из-под усталых вежд Струился сонм сомнительных надежд (И., 136).