Поэзия народов СССР IV-XVIII веков
Шрифт:
Но вот от него отвернулась изменчивая судьбина.
Она ему изменила, окунула в кровь головою:
«Со смертью, Кир, поцелуйся и захлебнись волною
Крови, что проливал ты, о человек жестокий,
Столько, что становился красным и Ганг широкий».
Так вот время и счастье с жизнью людской играют,
Так вот они и царства могучие разрушают.
…………………………………………….
Много людей на свете было, и есть, и будет.
Мир в своих переменах беспечным всегда пребудет.
Все в этом мире бренно — каждому свое время:
Время
Сейчас, живущие в мире, умерших мы вспоминаем,
О пас же вспомнят другие, когда мы поумираем.
Родившийся умирает, умрет и станет золою,
Из мира, словно в ворота, все мы уходим толпою.
Сегодня гордишься величьем, сегодня ты сильный, славный.
А завтра печальный, спрый, обиженный и бесправный.
О человек, ты станешь глиной и легкой пылью,
Изгложут плоть твою черви, рожденные мерзкой гнилью.
Так помин же, человече, кто ты среди жизни бренной,—
Ты можешь сравниться только с пустой, безымянной пеной.
Одно поддержать нас может: когда мы сменим обличье,
На небесах найдем мы и счастье свое, и величье.
ШАВКАТ БУХОРОИ
ТАДЖИКСКИЙ ПОЭТ
XVII век
КАСЫДА
Я оперенье снял с себя, снял в цветнике наряд,
Я предал пламенп гнездо и свой оставил сад.
Страсть привела к дороге зла — не повернуть теперь,
И, ворот в горе разорвав, открыл я в сердце дверь.
У друга моего глаза росу печально льют,
И я пошел на тот базар, где солнце продают.
О праведник! Я не упал — Всевышнему хвала! —
Хотя за пазухой бутыль и поступь тяжела.
Сулило небо помощь мне в беде моей — и вот
Я кинулся в волну вина, упал в водоворот.
Кто из идущих мог сказать, что я в пути отстал?
Я мусульманином в церквах, кяфирем в Мекке стал.
Ладонь досады про запас сгодится — где-нибудь
Коснусь я лба и вспомню, с чем ушел я в дальний путь.
Никто не вспомнит мой приход, уход не вспомнит мой:
Приду, прикрыв лицо полой, уйду ночной порой.
Огнем смятенья мне гореть, как свечке, суждено,
Я хлынул через край себя, как пьяное вино.
Когда б не цепь забот, не бед неодолимых тьма,
О, сколько раз переступил я твой порог, тюрьма!
Я не желаю птицей быть, влачащей гнет
Из цветника иа крыльях мук я ринулся в полет.
Увы, не терпит грубых слов высоких дум покой,
Я — буква малая и стерт из памяти людской.
Свободолюбия плечу одежды груз тяжел,
Из воздуха я сшил халат и прочь пагим ушел.
Мне страсть указывала путь к итогу моему,
И вот по улице цепей я двинулся в тюрьму.
Меня повергли ниц слова, рожденные во зле,
Их груз, в ушах моих застряв, прижал меня к земле.
Я, голубь трепетный, крыло в песках безумья сжег,
Но лань явилась — и меня унес ее прыжок.
Я — муравей. Чтоб Сулейман не растоптал зазря,
Обрел я крылья, обманув лукавого царя.
Чтоб щедрость обошла меня и не замкнула в круг,
Я, став монетой доброты, ушел из щедрых рук.
Я слабостью сломил судьбу, швыряющую ниц,
Я взглядом стал и ускользнул, ушел из-под ресниц.
О странах, где и ветра вой звучит, как дивный стих,
Я расскажу, чтоб знала ты, зачем покинул их.
Я был стихом — другим стихам сравняться ли со мной?
В «Диван» небесный я вошел — и не вошел в земной.
Для розы пенье соловья и ворона — одно,
Ушел я — с ними в бой вступать казалось мне смешно.
Враги — величье и тщета, а жертва спора — я,
Пришел — копьем, ушел — дождем, стекающим с копья.
С тех пор как в мире гебров я и в мире мусульман,
Все беды света мне видны и траур разных стран.
Спросили дорого с меня — спросили солнца жар,
Когда пришел бальзам купить к неверным на базар.
Росою напоил я сад, чтоб мог он вновь цвести,
И солнце унесло меня в сверкающей горсти.
Под тяжестью моей любви ссутулилась спина —
Так, значит, урожай двойной мне дали семена.
Из жалких щепок смастерив для жарких бурь челнок,
Пронзенный в грудь, отплыть от рук, от губ твоих я смог
Нужны ли кровь и плеть моя разящему мечу?
Пройти, не вмешиваясь в бой, меж воинов хочу.
Но цепью связаны одной Глаголящий и я:
С ристалища я уходил, на землю кровь струя...
* * *