Поэзия народов СССР XIX – начала XX века

Коллектив авторов

ИБРАЙ АЛТЫНСАРИН (1841–1889)

КТО ЭТО?

«Дитя, дитя, не плачь!» — в глухую ночь, В испуге просыпаясь, говорит И долго-долго, низко наклонясь Над колыбелью маленькой, стоит. Младенца нежит, нянчит, не бранит И, как бурдюк со сливками, хранит. Его пеленки греет на груди, Когда мороз за окнами трещит, Иль, вкруг ребенка пищу разложив, Затем, чтоб он не смог упасть, следит. И мягко-мягко на руки берет. Ходить в рубашке грязной не дает, Чтоб был он, словно яблоко, душист.

РЕКА

С громом с гор низвергаясь в глубокий провал Огибая последние выступы скал, Затихает река — и в долине блестит Гладь ее, как поверхность спокойных зеркал Сердце радо реке. От объятий ее Хворь оставит недужное тело твое. Скот, измученный зноем, в прохладной воде Отдыхая, находит блаженство свое. Безъязычные рощи, дойдя до воды, Вдруг начнут говорить с ветерком молодым, И

любая песчинка долинной земли Сохраняет живительной влаги следы. Сочным травам расти помогает вода. Вдоль реки по долине пасутся стада, В светлых струях под берегом рыба идет Косяками — готовь для нее невода. Сотни стад не сумеют реки замутить, И ничем невозможно ей путь преградить! Лев придет отдохнуть к ней — и возле, резвясь, Рыбы станут за шкуру его теребить.

АXАН-СЭРЭ КАРАМСИН (1843–1913)

ЧАС ИСПЫТАНИЯ

Кто крепок сердцем, кто в душе герой, — Лишь тот в тяжелый час тебе поможет. И тот при встрече отвернуться может, Кто в дни удачи за тебя горой. Уж тот велик, кто в бедствии подаст Хоть кончик пальца. Поищи такого. В тяжелый час с тобой любой горазд И жестко обходиться и сурово. Трусливому нужны и власть и честь. А где он, друг, что честен и упорен? Коль ты богат — то и друзей не счесть. Там много кур, где много хлебных зерен. Коль друга нет ни одного с тобой, То знай — несчастье под твоею кровлей. Хвастливого ты испытай борьбой, А сокола расхваленного — ловлей. Когда повсюду благодать и мир, В своем углу любой из нас — батыр. Красу озер мы чувствуем весной, Когда осядут лебеди на воды. И только в дни, Когда придут невзгоды, — Узнаешь, кто чужой, а кто родной.

* * *

Страсть изменчива, как летний ветерок, От влюбленного бывает редко прок, Я отчаялся догнать мираж любви И печален, словно высохший поток. Если цели нет, зачем в степи бродить. К бесприютному добрей не станет рок. Уступает коршун соколу во всем, Почему — обоим, верно, невдомек. Каждый создан на особый образец. Не седлает ишака лихой ездок, Только юность, не умеющая нить, Верит разом в добродетель и в порок.

* * *

Взволнованны ветром камыш и вода, Коня я отправил на скачки сюда, Но первым не чалый идет, а гнедой, Боюсь — с Кулагером случилась беда.

* * *

Немало ударов мне жизнь нанесла, Лишь мудрый постигнет, за что она зла, Мне нужно в степях грамотея найти, Чтоб песни свои сохранить и дела.

* * *

Наместник аллаха — пророк Мухаммед, Но я не знаком с ним, он мне не сосед. Неужто и впрямь на тебя он похож — Угрюм, горбонос, и веснушчат, и сед.

КЕМПИРБАЙ (1844–1895)

ПРОЩАНИЕ КЕМПИРБАЯ

Когда больной Кемпирбай находился при смерти, к нему приехал акын Асет.

Асет Здравствуй, нар Кемпирбай! Да поможет бог Сладить с хворью, свалившей тебя, старика. Белый сокол, ты гордо летал, но не смог Из коварного выпутаться силка. Лишь о хвори узнал — помутился свет. Горько плача, поэму читал я три дня. Я приехал к тебе. Мое имя — Асет. Я приехал к тебе, ты не знаешь меня. Неужели пред смертью строки не создашь? Зоркий беркут, на весь ты прославлен Алаш! Кемпирбай Чтоб утешить, Асет перешел мой порог. Кашель рвет мою грудь, лоб намокший — в огне. Я оставлю наследникам несколько строк. Поднимите, друзья, изголовие мне! Перед смертью своей «Кок кептер» пропою. Песнь прозрачна в моей глубине и чиста. Эй, двуструнную доску отдайте мою — Перед вечной разлукой открою уста! Напрягись, моя глотка! Я прежде умел Песни громкие петь для друзей и родни. Средь Аргынов, Найманов мой голос гремел, Тяжело бедной глотке пришлось в эти дни! Ангел смерти курук мне на шею надел. Вот уйду, не останется даже следа. Кемпирбай откочует за смертный предел, Не родиться такому уже никогда! Словно меч двусторонний язык у меня. Еще многое может он людям сказать. Но похож я, Асет, на худого коня, Что уныло трусит, разучившись скакать. Я любых аргамаков опережал, Грива вскидывалась над шеей крутой. Я размашистой иноходью бежал, Лошадей обгоняя породы простой. С тем, чей облик яснее июньского дня, Я дружил, песни пел и в обнимку ходил. Девяносто акынов пытались меня, Навалившись, подмять. Только я — победил В годы детства — Даут занимался со мной. Из колодца Даутова пил я тогда. Коль вода в Сырдарье поднималась весной, И тогда по колена была мне вода! Ай, Асет, я умру! Я от боли кричу, Что все злее и злее мне сердце сосет. Если крылья налажу и в небо взлечу — Даже это от смерти меня не спасет. Вот мое положение, милый Асет. Я лежу недвижим, и невесел мой взгляд. Улететь собираюсь, Асет, на тот свет. Божий вклад я отдать собираюсь назад. Полосатая утка, грузна и грустна, Из груди улетела — то песня моя! Надо мною тоскливо кружится она, Неохота лететь ей в чужие края! И сказала: «Прощай, Кемпирбай, навсегда!» — И заплакала, вспомнив минувшие дни. Да, спасенья от божьего нету суда. Я умру! Добрым словом меня помяни. …Пусть летит моя песня к лесным родникам, К побережью, в глухие степные углы, К знати северных мест и ко всем беднякам Хан-Бертыса и Каркаралы. И в пустыни, куда не достанешь рукой, И до Кара-откеля скалистой глуши… Так молитесь же, люди, за упокой Кемпирбая, его беспокойной души!

АБАЙ КУНАНБАЕВ (1845–1904)

* * *

Я презрел познанье, юноша пустой. Видел пользу в нем, но шел стезей другой. Возмужал — наука из-под рук ушла. Поздно к ней ты устремился, разум мой! Кто повинен, что остался я ни с чем? С малых лет учась, я был бы не такой! Из людских отрад одну зовут — дитя. Обучение детей — наш долг прямой. Сына отдал в медресе: «Учись, родной!» Цель не в том, чтобы достался чин большой. Сам к высотам я стремился всей душой. В красноречии мне уступал любой. Но ведь некому здесь оценить мой труд… Под конец я предпочел всему покой.

* * *

О казахи мои! Мой бедный народ! Жестким усом небритым прикрыл ты рот. Кровь — на правой щеке, на левой — жир… Где же правда? Твой разум не разберет. Ты и с виду неплох, и числом велик. Почему же так обманчив твой лик? Ты не хочешь добрым советам внимать, Режет всех без разбора твой серп-язык. Власть не можешь явить над своим добром. Спишь тревожным сном и тревожишься днем, То заносчив, а то с обидой глядишь, Постоянен в непостоянстве одном. Всякий подлый, чванливый и мелкий сброд Изуродовал душу твою, народ. Не надеюсь на исправленье твое, Коль судьбу свою в руки народ не берет. Родич с родичем спорят из-за пустяков. Богом отнят их разум, удел их таков! Ни единства, ни чести, везде разлад. Стало меньше в степях табунов, косяков. Из-за денег и власти кипит вражда. Ты бессилен, а спор ведут господа. Если накипи этой не смоешь с себя, В униженье, в страхе ты будешь всегда. Разве можешь ты быть спокоен душой, Если горки не в силах взять небольшой? Если стойкости нет, если твердости нет, Разве можешь ты быть доволен собой? Если кто-либо верный укажет путь, Ты его клеймишь неразумной хулой.

* * *

Поэзия — властитель языка, Из камня чудо высекает гений. Теплеет сердце, если речь легка, И слух ласкает красота речений. А если речь певца засорена Словами, чуждыми родному духу, Такая песня миру не нужна. Невежды голос люб дурному слуху. Коран с хадисом славны вязью слов, В них мысль узорно вплетена в реченьях, Когда б не рифмы, не соблазн стихов, Пророки бы молчали, без сомненья. Молящийся в мечети мудрый муж, Ученые, чьи в полночь пылки споры, — Все любят красноречие. Кому ж Не любо ткать словесные узоры? К стихам стремятся смертные равно, Но лишь избранника венчают славой, Того, чьей мысли золотой дано Блистать стиха серебряной оправой. На старых биев ныне погляжу: Пословицами речь отягощали. Иных певцов глупцами нахожу — Из мусора стихи они слагали. В толпе с кобызом пели и с домброй, Хвалили всех, скитаясь по дорогам. Бродили попрошайками порой, Позоря песню, проклятые богом. Бродяга за подачку расточал Душевный жар свой, теша встречных лестью, На стороне чужой, ценой похвал, Он добивался невысокой чести. Он шел туда, где бай и где хвастун, Но подаяньем не менял удела. И дешевели звуки звонких струн, И жажда песни в людях все скудела. Как старый бий, пословиц не леплю, Не бормочу, на грош меняя душу. Слова скупые, верные люблю, И ты простую речь мою послушай. Кичливых мог бы славить богачей, Красавиц легкой веселить забавой. Бряцание пустых моих речей В их жизни было б сладкою приправой. Немногим по душе благой совет, Иной безумец лишь упрямству верен. Надеждой лишь для знати полон свет. Простите, если мой укор чрезмерен. Все норовят связать сосну с лозой. Все жаждут жить спокойно и привольно. Хвастун и льстец поймут ли оклик мой? Найдется ли из тысячи достойный? Плутам одна нажива дорога, Иному хитрецом прослыть охота. Затеяв драку: «Бей, — кричит, — врага!» — Авось он под шумок ухватит что-то. Терпенье, совесть, гордость — не в цене, И к мудрости и к чести люди глухи, Не ищут знанья, — лишь в слепой возне, Как шерсть, прядут пустую ложь да слухи.

₁₈₈₇

* * *

Острый разум чист, словно пласт ледяной. В непослушливом сердце — кипучий зной. Терпеливую мысль и пылкую страсть В силах ты обуздать лишь волей одной. Только тот, кто сердце и разум скует Непреклонной волей, — достигнет высот. Эти свойства не стоят врозь ни гроша, И любое из них тебя не спасет. Что без воли и страсти сила ума? Неразумному сердцу — ив полдень тьма. Разноречье троих сумей сочетать, Этой мудрости учит нас жизнь сама!