Поэзия вагантов

Автор неизвестен

ПРИЛОЖЕНИЯ

M. Л. Гаспаров

ПОЭЗИЯ ВАГАНТОВ

Таинства Венерины, нежные намеки,

Важность побродяжная, сильному упреки, —

Ежели, читающий, войдешь в эти строки,

Вся тебе откроется жизнь в немногом проке.

(Бернская рукопись)

Поэзию вагантов, как и все европейское средневековье в целом, открыли для нового времени романтики. Но открытие это было, если можно так сказать, замедленным и нерешительным. Знаменитый «Буранский сборник» (Carmina Burana), «царица вагантских рукописей», был обнаружен еще в 1803 г., а издания дождался только в 1847 г. И это несмотря на то, что в 1803 г., как известно, немецкий романтизм был уже в цвету и культ средневековья давно перестал быть новинкой. Создается впечатление, что романтики того времени просто затруднялись еще найти вагантам место в своем представлении о средневековье.

В самом деле. Романтики старшего поколения отчетливо представляли себе и латинский, и романо-германский элемент европейского средневековья:

латинский элемент в лице богомольных монахов и священников, а романо-германский элемент — в лице рыцарей, исполненных платонической любви к своим дамам. Поэзия вагантов — латинские стихи клириков, бичующие Рим, воспевающие вино и нисколько не платоническую любовь, — никак не укладывалась в рамки такой картины. Разумеется, это продолжалось недолго. У романтизма было достаточно крепкое сознание, чтобы освоить и такие факты. Но это произошло уже в позднейшем поколении, когда романтизм стал менее католическим и более протестантским, менее воинствующим и более терпимым. К 40—50-м годам XIX в. относится основная масса публикаций вагантской поэзии (И. Шмеллер в Германии, Э. Дю Мериль во Франции, Т. Райт в Англии). [244] К этому же времени относится и первое осмысление исторического места вагантов в европейской культуре, так называемый «вагантский миф» (Я. Гримм, В. Гизебрехт, Я. Буркхардт): [245] предполагалось, что вагантство было первой попыткой эмансипации светского и плотского начала в новой Европе, дальним предвестием Возрождения и Лютера, а поэзия вагантов — безымянным творчеством веселых бродячих школяров, чем-то вроде народной латинской поэзии, вполне аналогичной той народной немецкой, английской и прочей национальной поэзии, которую так чтили романтики.

244

«Carmina Burana»: lateinische und deutsche Lieder einer Handschrift des XIII Jahrhunderts… herausg. von J. A. Schmeller. Stuttgart, 1847; 'Et. Du M'eril. Po'esies populaires latines ant. au XII s. Paris, 1843; 'Et. Du M'eril. Po'esies populaires latines du moyen ^age. Paris, 1847; 'Et. Du M'eril. Po'esies in'edites du moyen ^age. Paris, 1854; «The political songs of England, from the reign of John to that of Edward II», ed. by Th. Wright. London, 1839; «The latin poems commonly attributed to Walter Mapes», ed. Th. Wright. London, 1841.

245

J. Grimm. Gedichte des Mittelalters auf K"onig Friedrich I. den Staufer und aus seiner sowie der nachstfolgenden Zeit. — «Abhandlungen der Kgl. Akad. der Wissensch. zu Berlin» (1843) = J. Grimm. Kleinere Schriften. Bd. III, Berlin, 1866; W. Giesebrecht. Die Vaganten oder Goliarden und ihre Lieder. — «Allgemeine Monatsschrift f"ur Wissenschaft und Literatur», 1853; J. Burckhardt. Die Kultur der Renaissance in Italien. Basel, 1860.

Как и многие другие романтические концепции, этот миф оказался очень живучим. До сих пор в популярных книжках, написанных неспециалистами, можно встретить описание ваганта с лютней среди толпы крестьян и горожан, воспевающего к их удовольствию вино и любовь или обличающего сильных мира сего. [246] Никакой научной критики эта картинка давно уже не выдерживает. Вполне понятно, что такое вульгарное представление вызвало в свою очередь реакцию: ученые конца XIX — начала XX в., во главе с таким авторитетом, как В. Мейер, [247] заявили, что вагантской поэзии вообще не было, что сочиняющий стихи бродячий школяр-оборванец — выдумка романтиков, а была ученая светская поэзия, создание высших клириков, полная духовного аристократизма, и лишь подонками ее пользовались бродячие певцы. Разумеется, такое утверждение — тоже крайность, для нынешнего времени уже устаревшая. Спрашивается, как же должны мы представлять место вагантов в истории средневековой поэзии?

246

Так, например, стилизованы переводы в многократно переиздававшихся антологиях: L. Laistner. Golias: Studentenlieder des Mittelalter. Stuttgart, 1879; J. A. Symonds. Wine, women and songs. London, 1884; и др.

247

W. Meyer. Fragmenta Burana. Berlin, 1901.

1

Средневековая культура в сознании современного человека почти неминуемо выступает в каком-нибудь контрастном противопоставлении: средневековье в противоположность античности или (чаще) средневековье в противоположность Возрождению. Такой контраст немедленно окрашивает средневековую культуру в одиозно-мрачные тона: она кажется чуть ли не шагом назад, нарушающим общий ход прогресса европейской цивилизации. Заметим, что это относится исключительно к духовной культуре: вряд ли кому придет в голову сказать, что социально-экономический строй средневековья был регрессом по сравнению с античностью, но не редкость встретить утверждения, будто духовная культура средневековья была исключительно мрачно-аскетической и отвлеченно-фанатической и представляла собой регресс по сравнению со светлым и жизнелюбивым миром античности. «Средневековый гуманизм» — понятие, еще очень непривычное для современного сознания.

Между тем, средневековье, конечно, не было «бесчеловечным» провалом в истории духовного развития человечества. Средневековье создало свою картину мира, стройную и до мелочей рассчитанную и соразмеренную, человек был органической и гармонической частью этого мира и поэтому в какой-то мере оставался в нем «мерой всех вещей», оставался способен познавать этот мир, радоваться ему и наслаждаться им. Именно так представляли себе мир лучшие умы средневековья в ту самую эпоху, которую обычно называют «Высоким средневековьем» или (более условно) «Возрождением XII в.». Именно такое восприятие мира мы и вправе называть гуманизмом. Конечно, средневековый гуманизм выглядит иначе, чем гуманизм Сократа, Эразма или Гете, но что же в том

удивительного? Гуманизм романтиков, гуманизм просветителей, гуманизм Ренессанса, гуманизм средневековья, гуманизм античности — все они совсем не тождественны друг другу, но все они родственны в главном: уважении к человеку и к его месту в мире. [248]

248

См. статьи и переводы, собранные в изданиях: «Памятники средневековой латинской литературы IV–IX вв.». М., «Наука», 1970; «Памятники средневековой латинской литературы X–XII вв.». М., «Наука», 1972.

У средневекового гуманизма были разные проявления. Эмоциональное приятие мира в «Солнечном гимне» Франциска Ассизского непохоже на рассудительно-книжное приятие мира у Иоанна Сольсберийского. Платонический образ творящей Природы у Алана Лилльского непохож на аристотелевски-строгую систему сущностей у Фомы Аквинского. Величавая статичность аллегорических поэм непохожа на бодрую действенность рыцарских романов. А ученая изысканность литературы высшего общества непохожа на ту словесность, которой жила публика полуученая и недоученая — та публика, среди которой нам и предстоит найти творцов и потребителей поэзии вагантов.

Как у всей средневековой культуры, у латинской средневековой поэзии было два корня — один в античности, другой в христианстве. Обе основные темы вагантской поэзии, смутившие когда-то первых ее открывателей, — и гневное обличение, и чувственная любовь — имели свои прообразы и в том и в другом ее источнике.

Для обличительной темы эти источники очевидны: это ветхозаветные пророки, с книгами которых по страстной ярости вряд ли что может сравниться во всей мировой литературе, и это Ювенал с другими римскими сатириками, которых читали в средневековых школах, охотно черпая оттуда яркие примеры испорченности человеческих нравов. Для любовной темы эти источники — «Песнь Песней» и Овидий: «под двойной аккомпанемент Овидия и „Песни Песней“ складывалась средневековая лирика», по афористическому выражению одного ученого. [249]

249

Из обширной литературы по сложнейшей проблеме возникновения новоевропейской любовной поэзии на основе народных, античных и христианских культурных источников см. недавний пересмотр вопроса у P. Dronke. Medieval Latin and the rise of European love-lyric. Oxford, 1965; из более старых работ — Th. Frings. Die Anfange der europ"aischen Liebesdichtung im 11–12. Jh. M"unchen, 1960; G. de Valous. La po'esie amoureuse en langue latine au Moyen Age. — «Classica et mediaevalia», 13 (1952); Ph. S. Allen. Medieval latin lyrics. Chicago, 1931; H. Brinkmann. Geschichte der lateinischen Liebesdichtung im Mittelalter. Halle, 1925.

Как известно, «Песнь Песней» толковалась в христианстве аллегорически — как брак Христа с церковью. Но это толкование открывало путь эротическим образам во всю религиозную и — шире — во всю христианскую поэзию средневековья. Расцвет такой образности приходится, как известно, на мистическую поэзию более поздних веков, но уже в XI в. мы встречаем такую знаменитую вещь, как «Quis est hic, qui pulsat ad ostium», переложение Песн., 5, 2–7, долгое время приписывающееся самому Петру Дамиани, великому аскету, проповеднику и поэту (в переводе сняты рифмы, очень слабые и в подлиннике, но ритм сохранен):

Кто стучит, кто стучит под окнами, Ночь тревожа сонную? Кто зовет: «О девица прекрасная, О, сестра, подруга драгоценная, Встань, открой, спеши, моя желанная! Сын царя, сын царя всевышнего, Первый и единственный, Я с небес нисшел в земные сумерки Души смертных из плененья вызволить, Смерть прияв и поруганья многие». Встала я, ложе я покинула, Бросилась к порогу я, Чтобы дом мой распахнуть любезному, Чтобы дух мой взвидел бы воочию Лик, который всех ему желаннее. Но была улица пустынною, Гость прошел и скрылся в ночь. Что мне делать, что мне делать, горестной? Вся в слезах я бросилась за юношей, Чья ладонь из персти плоть содеяла. Сторожа, град ночной хранящие, Взяв меня, схватив меня, Сняли платье и надели новое, Прозвенели в слух мой новой песнею, Да взойду я во чертоги царские.

Что касается Овидия, то его роль в формировании средневековой любовной поэзии еще более очевидна и общеизвестна. [250] XII век по праву носит условное название «Овидианского возрождения» (по аналогии с «вергилианским возрождением» IX в.): Овидия читали в школах, ему подражали прямо и косвенно (из произведений, сочиненных в XII в. и приписывавшихся самому Овидию, можно составить целую небольшую библиотеку; одно из таких произведений, «Комедию о трех девушках», читатель найдет в этой книге), стихи его настолько были у всех на устах, что арагонский король, цитируя перед своим государственным советом его сентенцию «Важно завоевать, но сберечь — не менее важно», был уверен, что цитирует не Овидия, а Библию. Овидий чтился прежде всего как моралист, написавший «Лекарство от любви», но это не мешало авторам XII в. писать стихи, в которых воспевалось не лекарство, а любовь, и притом с откровенностью, превосходившей даже овидиевскую откровенность. Вот как пишет Серлон Вильтонский, латинский поэт второй половины XII в.:

250

Е. К. Rand. Ovid and his influence. London, 1925; F. Munari. Ovid im Mittelalter. Z"urich — Stuttgart, 1960.