Поганое поле. Возвращение
Шрифт:
В те минут десять, что я мылся в душе голый и с распущенным допартом, моя уязвимость достигла максимума. Вздумай кто-нибудь напасть, я ничего не противопоставил бы, кроме кулаков и рапиры, которую прихватил с собой. Если обзаведусь врагами в становище, придется распрощаться с возможностью принимать душ — или, по крайней мере, мыть голову нормально. Судя по запаху, исходящему от Викентия, у него таких врагов полным-полно и ему приходится постоянно быть настороже.
После удара боевого коня на груди багровел отпечаток копыта в виде
Я вернулся в шатер со свечой в одной руке и зачехленной шпагой в другой. В шатре — никого. Из сераля — ни звука.
Ужасно интересовал вопрос: как должен поступать уважающий себя Отщепенец, вступивший в права владения имуществом? И что сказано в неписанных должностных инструкциях приличной и трудолюбивой наложницы?
Должны ли они врываться ко мне под покровом ночи и с жаркой страстью выполнять обязанности или это я должен проявлять инициативу?
Наверное, все-таки я. С чего рабыням стараться?
“Ну, хотя бы с того, чтобы обезопасить жизнь ребенка”, — ответил предельно циничный голос в голове, и я снова скривился, как от зубной боли. Быстро же я “порчусь” в роли “пано”. Что будет через неделю? Через месяц?
Устыдившись, я отбросил похотливые мысли. Я был без секса уже черт-те сколько времени, но это меня не оправдывает. Если у меня и будет секс, сказал я себе неуверенно, то по обоюдному согласию. Наложниц ни к чему принуждать не буду.
Не сегодня.
Поставив свечу на стол, я откинул кисейный полог вокруг ложа и обнаружил, что постель перестелили. От свежих простыней исходил запах солнца и ультрафиолета. Отлично! Я бы побрезговал спать на том же, на чем и Гришан.
Я разделся до трусов, приобретенных в князьградском магазине, и лег на постель. Она была мягкая и удобная. Даже слишком удобная — я от таких успел отвыкнуть. Свеча осталась гореть на специальной жестяной тарелочке, пламя временами трепетало, и по стенам шатра сновали тени. Пискнул и умолк комар. Я поплотней запахнул полог.
Мысли переключились на Гришана. Не далее чем сегодня днем я убил его особо жестоким образом. За такое у “буржуев” упекали в тюрьму на много-много лет… если бы суд доказал, что ударить себя клинком в глаз заставил Гришана именно я.
Этот клинок, кстати, лежит совсем рядом, под рукой, рядом со шпагой и автоматом.
Самое фантасмагорическое во всем этом то, что я совершенно не переживаю по этому поводу. Прикончил колдуна, который напал ни с того, ни с сего и, очевидно, завалил бы меня с помощью боевых замороченных коней? Ну и что? Никаких рефлексий.
Это было уже мое второе убийство колдунов в этом мире — из тех, что я помню. Жизнь до квеста мне известна только по рассказам других людей. Раньше я жил в Посаде, собирал мусор и лут (часто это одно и то же), был хмурым и нелюдимым, был любим тетей Верой и нелюбим подругой Катей. Колдунов и обычных людей я, судя по всему, не истреблял.
Тогда откуда такое равнодушие к смертям тех, кого я лично отправил на тот свет? Такое впечатление, словно убивать для меня — дело привычное.
Или я психопат без стыда и совести?
Но откуда в таком случае боль и страдания из-за смерти (смерти ли?) Витьки Смольянинова?
Нет, я не психопат. Но я убийца.
За тонкими стенами шатра раздавались разные звуки: короткое блеяние, топот, негромкие голоса, лай. Но постепенно шум затихал, становище засыпало. Деревенские жители ложатся рано.
Мои мысли начинали путаться и заплетаться. Меня тоже клонило в сон.
Вдруг подумалось: эй, а наложницы-то сами ели? Я как-то не заметил. Может, им нужно мое разрешение, а я его по незнанию не дал, и теперь они лежат в серали и слушают грустные вопли пустых желудков?
Совесть меня замучила настолько, что я решил их позвать (не врываться же в гарем среди ночи!), но имя азиатки напрочь вылетело из головы, а подключать СКН было неохота. Имя второй я-то помнил. Она — тезка моей бывшей, слинявшей в столицу Вечной Сиберии.
— Катерина?!
В серали зашуршало, послышались торопливые шаги. В свете огарка свечи из-за занавески показалась фигура в белом, с распущенными длинными светлыми волосами, совсем как привидение. Это была Катерина в длинном, до пола, халате… Нет, не в халате, а пеньюаре. Полупрозрачном, как марля!
Под пеньюаром, как нетрудно догадаться, была только сама Катерина.
— К йиим праву явилась, пано, — прошептала она.
Я подскочил на своем траходроме, челюсть отвалилась.
— Опачки! — вырвалось у меня. Я плохо понимал, что болтаю. — Я хотел спросить, вы с… с Азалией, да… кушали сегодня? И ребенок… не знаю, чей он…
Катерина подняла на меня прозрачные глаза со смесью легкого удивления и одобрения.
— Азалия?
— Да, Азалия. Вы с ней кушали?
Катерина промолчала, снова потупившись, зато спустя пару секунд из сераля вышла Азалия. Тоже в полупрозрачном пеньюаре на голое тело. Фигуры, надо сказать, у обеих были отменные. Я отметил, что у обеих начисто отсутствует растительность на теле. Женских станков я нигде не видел; не знаю, чем они эту растительность выщипывают в условиях кочевой жизни. Видимо, наложницы обязаны тщательнейшем образом следить за собой.
— К йиим праву явилась, пано, — выдохнула Азалия.
Что они бормочут? “К вашему праву явилась, господин?” Разве так говорят?
У Отщепенцев, похоже, говорят.
Пока я разевал рот и ворочал скрипящими мозгами, дамы отодвинули полог и на коленях подобрались ко мне. Я инстинктивно отпрянул, закрываясь простыней, но наложницы мягко толкнули меня в грудь, и я бухнулся на подушки. Катерина и Азалия улеглись, как кошечки, по обе стороны от меня и принялись гладить по животу и груди. Азалия зацокала языком, пальчиком проводя по полумесяцу синяка от копыта.