Погонщик волов
Шрифт:
Блемска точит ножи и ножницы. Когда он подносит к точильному камню нож либо ножницы, раздается свист и скрежет. После чего лезвие начинает блестеть, как новое. Когда точильный камень касается лезвия, от него дождем сыплются искры. Время от времени Блемска сует раскалившееся лезвие в жестянку с водой. Потом снова вынимает из воды и пробует сталь, проводя грубыми пальцами по наточенной стороне. Для начала Блемска натачивает все ножи в собственном доме и делает лезвия трех ножниц злыми и опасными. Потом он спрашивает мясника Францке, как у того обстоит дело с точкой ножей. После этого разговора Францке дает ему свои ножи — чтоб наточил. После Блемскиной наточки ножи прямо с налету рассекают жилы в мясе. Мало того, они и перед ребрами не отступают. За свою работу Блемска получает пакет колбасы и кусок мяса. Потом к нему приходят крестьянские дочери и жены. Они сидят по домам, латают мешки и вообще шьют всякую всячину. У них тупятся ножницы. Они приносят ножницы и уж заодно, чтобы не ходить второй раз — кухонные ножи к Блемске. Блемска теперь может есть досыта. Порой он даже не знает, куда девать всю эту принесенную снедь. Он ведь живет один. Блемска предпочитает получить за точку десять — двадцать пфеннигов. Точка — работа тихая и спокойная. Но Блемска не может подолгу выносить ее, потому что при ней заняты только руки. Он выходит, протаптывает дорожки в снегу и разогревается за этим занятием. Когда он возвращается к себе в теплую кухню, у него горят лицо и руки. Он становится к своей точильной машине, снова начинает точить и при этом что-то гудит себе под нос. Песня его состоит из нескольких нот и нескольких слов, которые засели у него в голове. Потом он вспоминает умершую жену и умолкает.
Ей хорошо лежать, думает он через некоторое время, ей больше не на что жаловаться, незачем причитать. После таких мыслей к Блемске возвращается хорошее настроение, и он снова заводит свою песню.
— «Земля цветет для всех людей, да-да, для всех, для всех…» — гудит он.
На плите шипит в горшке обед. Он снимает крышку с горшка и смотрит, сварилась ли картошка.
Проходит несколько зимних недель, к Блемске начинают стекаться люди из окрестных деревень. Они приносят с собой тупые ножи и ножницы. Под конец заявляется и жандарм Гумприх. Черт его знает, откуда он все проведал. Жандарм Гумприх спрашивает, есть ли у Блемски ремесленный патент.
— Патент? — переспрашивает Блемска. — Да я ведь потому только и точу ножи, что меня выперли с шахты.
— Все равно почему, главное, что точите и получаете за это деньги, а раз получаете, нужен патент. Вы должны зарегистрироваться как ремесленник.
— Так я ж не настоящий ремесленник, я просто так, от нечего делать.
— А деньги все равно берете.
Гумприх начинает сердиться. Он без приглашения садится и достает из ножен свой штык.
— Вот наточите-ка мне эту штучку, тогда посмотрим, что у вас получится, и сообразим, как быть с патентом.
Блемска берет штык, некоторое время молча рассматривает его, поворачивает то так, то эдак, чтобы солнце упало на грани, а потом хмуро говорит:
— Нет и нет, не стану же я резать собственное тело.
Жандарм вскакивает с места:
— Вы что этим хотите сказать?
— То, что сказал.
Гумприх застывает будто свеча.
— Ну, раз так, извольте приобрести патент, как я уже сказал, а до тех пор, чтоб ничего не точить. Я только тогда позволю вам взять в руки нож, когда у вас будет патент, ясно?
— Голова-то у меня не деревянная, ясно? — передразнивает Блемска.
Гумприх яростно топает к дверям.
Обновление добирается и до деревни. Сперва оно сочится, как талая вода сквозь швы башмаков. Ладенбергские парни в куртках прочно здесь обосновались.
«Опорный пункт НСДАП» — написано корявыми буквами на доме, в котором живет Шульце Попрыгун. А сам Шульце стал главным на этом пункте. Трое запутавшихся в долгах крестьян, Генрих Флейтист, Липе Кляйнерман, два безработных шахтера и Альберт Шнайдер, поддавшись на уговоры управляющего Конрада, вступили в эту партию. Управляющий Конрад прямо днюет и ночует в квартире, которую снимает Шульце Попрыгун. Он дает Шульце указания. Управляющий хочет подготовить себе достойного преемника к тому времени, когда сам он покинет имение господина фон Рендсбурга и начнет хозяйничать в арендованном имении. Несколько раз в неделю перед домом Шульце Попрыгунчика останавливается машина Хоенберга, крупного коммерсанта из города. Почти каждую неделю опорный пункт проводит собрания в трактире у Вильма Тюделя. Обоих безработных шахтеров снова приняли на шахту. Зато, соответственно, выгнали двух сдельщиков.
— Если ты еще раз позволишь им собираться у тебя, мы к тебе больше ни ногой, — говорит Густав Пинк Тюделю.
— У меня для всех хватит места, — примирительно говорит Вильм Тюдель и наливает Пинку рюмочку. — Выпей, я угощаю. А вам не к чему проводить свои собрания именно в тот день, когда здесь собираются ладенбержцы.
Густав Пинк опрокидывает рюмочку.
— Ничего не попишешь: либо пусть убираются, либо ноги нашей здесь больше не будет.
Вильм Тюдель снова наполняет рюмку.
— Ничего ты не понимаешь, Густав, а вот посидел бы в моей шкуре… Я только и знаю, что платить налоги. Вот и вертись как хочешь. Они меня с потрохами съедят!
Густав Пинк опрокидывает вторую рюмку.
— Можешь говорить что угодно, но на прошлом собрании мы так единогласно решили.
— Не могу я, никак не могу, — причитает Тюдель, да я же разорюсь, времена-то какие пришли!
Он хочет налить Густаву еще рюмку, но тот отказывается.
— На нет и суда нет. До сих пор у нас были хорошие отношения, но коль скоро это твое последнее слово…
Густав Пинк величественно разворачивается и уходит.
«Блямс!» — дверь захлопнулась. Вильм Тюдель вцепился рукой в пивной кран. Он стоит, думает, моргает, но дает Пинку уйти, так и не окликнув его.
Отныне местное отделение социал-демократического ферейна и местная группа ферейна рабочих велосипедистов и мотоциклистов проводят свои собрания в классном помещении, тогда как певческий ферейн, кегельклуб и клуб курильщиков сохраняют верность трактиру Тюделя. А новые окончательно воцаряются у Вильма Тюделя. Несколько недель подряд социал-демократы заказывают свой ящик пива у Кнорпеля, с доставкой в школу. Но безработица ширится, словно заразная болезнь. Кучка, собирающаяся в школе, усыхает день ото дня. Густав Пинк оплачивает пиво из кассы отделения, но надолго и кассы не хватает.
При всем желании нельзя воспрепятствовать тому, чтобы члены местного отделения или «Союза велосипедистов» время от времени встречались у Тюделя с теми, с обновителями. Ведь многие из них одновременно и члены певческого ферейна, либо кегельклуба, либо клуба курильщиков. Пропаганда типов в куртках мало-помалу просачивается в любопытствующие уши безработных. Безработные ждут не дождутся обновления. Их руки, с которых уже давно сошли мозоли, ждут не дождутся работы. Густав Пинк говорит:
— Мы должны бороться, не то плохо нам будет, вот увидите.
Но безработные отвечают:
— Хуже, что ли, станет? Хуже уж некуда.
Ни слова в объяснение. Но Густав Пинк привозит из города новые значки. На каждом значке — три сверкающие стрелы. Все вместе похоже на трезубец старого бога Нептуна, какой можно увидеть на картинках, изображающих крещение моряков, которые впервые пересекают экватор. Но типы в куртках на это говорят:
— Ишь ты, приходят студенты с навозными вилами и собираются спасать Германию. Германия, проснись!