Погоня за наживой
Шрифт:
— Поди, чай готов?
— Тут, что ли, пить будешь?
— На дворе, за сараем. Ну, поди, не мешай! Постой! Там у тебя еще что-то есть? Душегрея никак?
— Пардесю, да ты ее погоди до следующей почты; послезавтра надеть надо!
— Ну, проваливай.
Анфиса Петровна вышла, захватив из почтового чемодана какую-то газету в обертке. Сипаков принялся за разборку.
Пришел юнкер Подковкин, забежал маркитант Моисей Касимов, заглянула в окно еще какая-то физиономия с бакенбардами.
— Вы, братцы, идите-ка за сарай, к Анфисе Петровне, а я пока займусь по службе! — пригласил их Сипаков.
— Служба прежде всего! — согласился Подковкин. — А-а, поглядеть, что это за книжица? — полюбопытствовал он и, захватив с собой «книжицу», вышел.
— Газеточек парочку можно? — осведомился Моисей Касимов и, не дожидаясь ответа, направился за сарай, тщательно освобождая на ходу «Сын Отечества» из его оболочки с печатным адресом.
— Смотри, назад в порядке вернуть! — крикнул им вслед капитан. — Эх, служба! — вздохнул он. — А частной-то переписки нынче что-то немного!
«Вот так-то оно, — думал он, занимаясь „разборкой“, — другой заорет: незаконно, мол, подло! А поди-ка сам, поживи здесь, в Забытом, шестой год, как я, не то еще со скуки сделаешь». — Анфиса, ножичек мой перочинный пришли и свечку! — «Кому какой от того вред может быть? А никакого; другой и не заметит вовсе, что в его писульку заглядывали, а мне польза и назидание. Эх, подумаешь, другой раз какие только письма бывают занятные, никаких романов не надо. „Петру Максимовичу Пустопорожнему, в собственные руки“, ну, это побоку. — Что же ножичек-то? — „Его превосходительству“… гм, печать частная, без орла... Эх! Подмывает, а страшно... а в этаких-то настоящий смак и сидит... Нешто Подковкина, позвать, он мастер? В прошлом году эдак-то большое бедствие для друга своего закадычного предупредил: донос это на него шел, куда следует, шел-то он, шел, да не дошел... хе, хе... „Господину Перловичу в Ташкент“... ну, это значит в карман; ужо поглядим!»
— Герася, нонче из нарядов ничего нет? — появилась в дверях Анфиса Петровна со свечкой и ножичком.
— Погоди, после, еще не глядел по тюкам!
— Маланья Ивановна забегала, сказывала: может, для ней пары ботинков каких-нибудь не будет ли, или там что-нибудь из другой обуви?
— Так вот я для твоей Маланьи Ивановны службой рисковать стану. Накось!
Сипаков сложил свои персты весьма непочтительно и протянул их к своей супруге.
— Только на невежество и способен, потому — мужик!
— Чаю пришли, ступай, графинчик тоже!
Часа два «разбирал» капитан почту. Анфиса было сунулась к нему, да дверь была на крючке.
— Что, занят еще? — осведомился Моисей Касимов.
— Заперся! — со злостью отрезала Анфиса Петровна. — Все, чтобы только от жены сделать тайно!
— Нельзя же, может, какой секрет государственный!
— Окна извнутри завешаны, — сообщил юнкер Подковкин, — я было заглянул, ан нет!
— Графин я ему туда снесла; нескоро теперь выйдет!
— А мы пока своим делом заняться можем... сдавай-ка, брат!
— Засядем... — согласился Подковкин,
Анфиса Петровна занялась по хозяйству.
Совсем стемнело, и давно уже пробили вечернюю зорю на фортовой гауптвахте. Засветились ряды красноватых четырехугольников — казарменных окон; мутная луна поднялась над рекой. Окончил Сипаков свои служебные занятия.
— Ты что, словно как не по себе? — заметила ему заботливая супруга.
— Ничего, что же, я в порядке. Все как следует. А что?
— Важное есть что-либо, надо полагать? — спросил Моисей Касимов. — Верно-с?
— Пустяки все... Что же, господа, преферансик?
— Не поздно ли?
— Что за поздно, самое время. Днем-то выспались, небось?
Уселись за преферанс.
Невнимательно играл Сипаков, не замечал ходов своего партнера, не замечал даже сигналов, которые делала ему Анфиса Петровна, успевшая как-то подглядеть прикупку.
Семь в червях без четырех остался.
— Фю-фю! — подсвиснул юнкер Подковкин и подозрительно поглядел на хозяина.
— Так, мол, и так, Иван Илларионович, вот, мол, какие дела под вас подвод...
— Что такое? — озадачился юнкер.
— Чего-с? — даже со стула вскочил Моисей Касимов.
— А? Как? Кто с чего ходил? — опомнился Сипаков и, выхватив какую-то карту, поспешил прихлопнуть ей пройденного Касимовым козырного туза.
— Нет, шалить изволите, так не полагается! — засмеялся маркитант.
— Не лучше ли бросить? — посоветовала Анфиса Петровна, предвидя для своего супруга плохие результаты пульки.
— Доиграем, отчего же?
— Ужин простынет!
— Ну, побережем записи до завтра! — предложил сорокалетний юнкер.
Покончили, поужинали, разошлись.
— Что бы такое было? Не догадываетесь? — спрашивал у Подковкина Моисей Касимов, когда они оба пробирались домой.
— Завтра проврется; много-много, если послезавтра узнаем. Дело бывалое, особенно, ежели выпьет!
— Кто идет? — протяжно доносилось с гребня крепостного вала.
— Свои! — пробасил юнкер Подковкин.
— Свои, голубчик, свои! — поспешил Касимов удовлетворить любопытного часового.
А Сипаков, перед тем, как лечь в постель, прошел к себе в комнату, вынул из кармана письмо, адресованное к Перловичу, и прочел его внимательно, останавливаясь, потирая себе лоб и вдумываясь в каждую фразу письма, в каждое его слово. Это было уже вторичное чтение, и по мере того, как оно приходило к концу, под нависшими усами читавшего разрасталась все более и более самая самодовольная улыбка.
— Голубчик, Герася, родной ты мой, что такое? — приставала супруга, ласкаясь к нему.
— Отстань! Спать ложись! — решительно объявил ей Герася.
— Ну, уж будто бы мне нельзя сказать? А-а, нельзя? Ну, хорошо же!
Анфиса Петровна сердито отвернулась. Сипаков принялся разоблачаться.
— Последний раз говорю — не скажешь? — поднялась на постели супруга. — Ну, что же?
— Не вашего, бабьего, ума дело! — произнес капитан и завернулся с головой в одеяло.