Пограничная зона
Шрифт:
— Я — ДЕВУШКА НЕ ДЛЯ ТЕБЯ, КРЕТИН…
Кстати, я девушка ни для кого. Я вообще не девушка. Я — медицинский случай. Пациентка, которую следует изучать, как лабораторную крысу. Психиатр из Центральной больницы точно это просек — он считает, мне необходимо лечиться. Мне — лечиться! А от чего конкретно? От безумия? Того безумия, которым страдала моя мать? От ненормальности? То есть от отсутствия нормы, как у моей матери? Или от того, что главное мое призвание — Большой Трах? Так я именно этого и хочу больше всего на свете — трахаться!
Мой бывший
Цепляясь за стены, карабкаюсь по лестнице и снова попадаю на праздник в честь себя любимой. Зал все так же ярко освещен. С трудом пробираюсь через толпу. Черт, до чего же ноги тяжелые! Как у каторжника, которого заковали в цепи да еще и ядра навесили. Наверное, это давит на меня груз вины, вины за то, что обложила бывшего любовника, и за то, что я такая, какая есть, и за то, что существую, груз вины, вины, вины… Кто о чем, а хромой о палке! Я иду — глаза слезятся от сияния огней — и чувствую, как обжигают кожу косые взгляды. Мое освобождение все ближе и ближе. Люди притворяются, будто не видят меня, но они смотрят и будут смотреть — выбора я им не оставлю.
Выйдя на середину, в самый центр, под маленькие лампочки праздничной гирлянды — красные, желтые, зеленые и синие, — я начинаю представление. Снимаю черный блейзер, спокойно. Расстегиваю черную блузку, спокойно. Сбрасываю черную юбку, спокойно. Снимаю красный лифчик, спокойно. Ложусь на пол и начинаю мастурбировать. Работаю большим пальцем правой руки.
Указательным пальцем левой ласкаю сосок — как в порнофильмах. Я чувствую, как они начинают нервничать, а я хохочу и не могу остановиться.
Слышу раздающиеся со всех сторон возмущенные вопли. Эй! Нет! Что она творит? Что с ней? Сисси? Кончай! Хватит!Тысяч и пальцев бегают по коже, набрасывают одежду, тянут за одну руку, за другую. Кто-то под шумок касается сисек. Так и знала, что хоть один, да не удержится. Наконец-то мной занимаются. Заботятся обо мне. Наконец я стала королевой вечера и чувствую себя немного лучше. Меня замотали в какие-то тряпки. Толпа укачивает меня, как делала когда-то мама — давно, в другой жизни. Я плыву по морю и вплываю в ее живот. Под водой так спокойно. Мне хорошо. Тишина. Молчание. Потом наступает ночь. Но куда подевались маленькие красные, желтые, зеленые и синие лампочки? Кто украл огоньки с моего праздника? И что здесь делают все эти люди-штрумпфы? Чего это они так суетятся? Эй, вы, там! Сделайте что-нибудь, а то эти синие гномы убьют меня…
Я просыпаюсь среди ночи у себя дома, в гостиной, вернее, в бабушкиной гостиной. Не могу сориентироваться. Ничего не понимаю. Меня сюда доставили. Принесли среди ночи в эту комнату, куда через дырявые нейлоновые занавески проникает лунный свет, зажигая на моей коже миллионы крошечных звездочек. Я потею, хоть и заледенела, как Снежная Королева. Пытаюсь подняться, но тут же падаю. Что происходит? Ноги подкашиваются. А желудок? Меня тошнит. Господи, как больно…
Я стою, совершенно голая, на четвереньках посреди гостиной и блюю. Блюю слюной, как больной. (Ого, рифма получилась!) Бабушка рядом, она убирает потравы и ворчит: Ну зачем, скажи на милость, столько пить? Не понимаю! Яхотела бы ей ответить: Ну что ты, Бабуля, прямой резон пить много. По моим венам теперь течет вино. Обычно там курсирует зима, Ба, из костей выпадает снег, мне холодно, а нецелованные губы — вечно синие, как у Лоры Палмер. Холод исходит от меня. Мне холодно, Бабуля. Я никак не могу согреться. Все тела мира не в силах меня согреть. Никакие слова не утешают. Нет на свете предмета, который был бы достаточно горяч для меня.
Я хотела бы сказать это ей, моей бабушке. Это и много чего другого, но я снова засыпаю, и люди-ватрушки возвращаются и преследуют меня. А я все бегу и бегу.
Глава 4
НАРИСУЙ МНЕ БАРАШКА!
Все в комнате указывают на меня пальцами. Я хочу плюнуть им всем в лицо. Но приходит страх — а что тогда случится?! Я получу удар в живот шаром для боулинга. Во рту у меня сухо, как в пустыне. От некоторых образов даже моя природная отвага предпочла бы избавиться.
Мне восемь лет, и я учусь во втором классе. Во втором классе, на втором этаже школы, на второй улице от дома, в котором живу. Звучит запутанно, но это не так. Когда я иду в школу, прохожу мимо таверны, где полно подвыпивших мужчин, и они дарят мне монетки по десять су, и это в восемь-то утра! Потом я миную огромную церковь Пресвятой Девы Марии — она в тысячу раз больше меня. До моей школы добраться несложно. Вот только я не могу ходить туда одна. Бабушка говорит — это потому, что я еще совсем маленькая, и старые пьяницы из кабака силой затащат меня в сортир, и заставят трогать их письки, и меня никто никогда больше не увидит. Старая перечница вечно болтает всякие глупости!
На улице проливной дождь. Но в классе, на втором этаже, все залито солнцем. Здесь светло и солнечно от рисунков детей.
Они суперуродливые, эти рисунки. Трехпалые мамы. Безносые папы. Животные, больше похожие на тостеры. Лиловые деревья. Облака с глазами и чемоданами. Дома без окон, дверей и печных труб. Автомобили, огромные, как пароходы. И улыбки! Ох уж мне эти улыбки… Семья, улыбающаяся, как продавцы пылесосов. На их рисунках — Американский образ жизнив квебекском исполнении. А на моем — Русский образ жизни, гулаговский образ жизни,по версии улицы Дорьон.
На моем листке, в самом центре, два голубых глаза — и ничего больше. Два грустных глаза, выплывающих из белизны страницы. Голубое и белое. Только это — но я повергла в шок весь класс. Немного же им нужно! Жалкие, слабонервные личности! Банда травоядных, вот они кто! Никто из детей не захотел сесть рядом или под моим рисунком. Глаза смотрят на меня! —жалуются они. Глаза меня преследуют! — блеют эти жалкие личности. Трусы! Учительнице пришлось приколоть мой рисунок на дальнюю стену, там, где вешают пальто и где никто его не увидит.