Пограничные характеры
Шрифт:
«Здесь много такого, о чем даже не мечтал. Природный мир очень богатый. Например, вчера видел в двухстах метрах от себя сразу четырех медведей. Летом все ручьи забиты красной рыбой. Очень красивые берега, скалы. Есть на острове два действующих вулкана, горячие источники… Наш начальник заставы говорит: «Хоть граница протяженна, а… тесна! Куда бы ни поехал, везде встречаю знакомых».
Вот уж поистине так!
МОРСКАЯ СЛУЖБА
Покинем ненадолго сухопутную границу для морских рубежей.
Борт сторожевого корабля… Море огромно, море безбрежно; любое движение на его обманчиво-мягкой зыби почти неощутимо перед лицом низко склонившегося неба. И все-таки корабль быстроходен, как почти ни одно другое судно! Вижу это по пенящимся отвалам воды за кормой. Неистовствуют снежные буруны, и воздух, уплотнившийся до ощущения певучего металлического листа, расколот стремительностью бега. Мне жаль, что катер не носит особого имени, а лишь порядковый номер. Ему пристало название из эпохи великих географических открытий. Уже разведаны пути по морям, но тяготение юношеских сердец к морю во многом остается прежним. Что море человеку? Только ли символ стойкости и готовности к риску? Ведь любой час жизни на море наполнен, кроме того, и трудом. Море, как и граница, выявляет скрытые возможности характера. Запасы душевной прочности. Молодой человек, до этого имевший о собственной персоне преувеличенно лестное представление, вдруг ощущает себя как бы очутившимся перед кристально четким зеркалом. Мелкие изъяны характера, недоработки воспитания, провалы знаний — все, все становится явным. И тут на помощь самолюбию приходят внутренние силы. Натура подвергается двум мощным воздействиям: извне — от командиров и товарищей, изнутри — из желания совершенствоваться. Три года воспитания характера! Это ли не подлинная школа жизни?
У сторожевого корабля существуют свои изустные предания. Один раз в рыболовном порту он пришел на помощь траулеру во время ночного пожара. В другой принял сигналы «SOS» и не мешкал.
Ощущение постоянной готовности подтвердил мелкий случай. Командиру доложили: справа по борту плавающий предмет. Последовали четкие команды, повторенные штурманом и главным механиком. Корабль был приостановлен, развернулся, изменил курс. Оранжевый надувной поплавок невинно качался на мелкой волне, будто люлька со спящим ребенком. Но подцепили его со всевозможной осторожностью, тянули трос якоря с оглядкой. Появление постороннего предмета в сфере охраняемых территориальных вод чревато любой неожиданностью.
— А вдруг мина? — вырвалось у молодого матроса, который, напрягая мускулы, принимал канат на себя и плечом, и спиною.
— Еще медленнее, — приказывал капитан 2 ранга Очаковский, перегнувшись через борт и следя за бесконечно долгим выуживанием каната. — Следите, чтоб он не соприкасался с бортом.
Дуновение близкой опасности прошло по сердцам, как слабый разряд электрического тока. Все примолкли и насторожились. Скорее, это просто якорь, рыболовное грузило — а если?.. Именно здесь проходит граница, невидимая линия, затерявшаяся в голубой борозде между двумя волнами.
— Цементный кирпич! Грузило! Вот он!
И — разрядка. Живейшее любопытство, предположения: кто оставил? Скорее всего так отметили рыбаки место недавнего траления.
— Бросайте на том же месте обратно, — сказал командир.
Боцман заикнулся было, что надувной поплавок пригодится и в корабельном хозяйстве; стрелять в цели, например. Но приказ был уже отдан, и боцман — молодой, с веселыми щегольскими усиками — оставил надежду на даровое пополнение корабельного имущества…
Командир корабля Роман Яковлевич Очаковский посвятил морской службе уже более четверти века. Глядя на него, чувствуешь, как колеблется книжное представление о «морском волке»: ни лица, иссеченного морщинами, ни сурово нависших бровей. Это подвижный, приветливо улыбающийся моложавый человек. Его черные глаза по-южному горячи. С гипнотическим упорством они нет-нет да и упрутся в клочок почти белесого играющего полуденными искрами морского пространства, что видно из капитанской каюты… Море — привычка. Море — магнит. Море — призвание.
Пытаюсь расспросить, кем из экипажа он доволен, кому из новичков легче сжиться с морской стихией, и есть ли такие, что не могут привыкнуть вовсе? Роман Яковлевич удивлен: не любить море, по его представлению, нельзя. В самом этом слове скрыто уже нечто лестное, манящее и возвышающее человека. Даже морская болезнь — тошнота, укачивание — пробный камень. Тот, кто не хочет болеть, у кого есть характер, тот быстро превозмогает недуг.
— Нет, у меня экипаж весь хороший. И матросами, и мичманами, и офицерами доволен вполне!
…А мне пришел на память сухопутный пограничник, полещук родом, голубоглазый крепыш Гриша Сошнянин. Два года изо дня в день перед его глазами шумело близкое море, а ночами на молу мигал маяк. Раньше моря он никогда не видел. Оно его приворожило. Домой написал, что останется здесь. Мать всполошилась: на Полесье своей воды много, болота, реки в камышовых берегах. Возвращайся, сын!
Гришины желания разошлись надвое: тянет домой, к родным, но и пограничники стали близкими. Как остаться вдруг одному, без солдатского братства, без молчаливых часов наедине с границей, без моря, наконец?
Многие решают эту думу по-своему. Но уходит человек или остается — раз побывал в зеленой фуражке, то уже не избыть ему в душе ярких пограничных впечатлений до конца дней.
ЗА БЕЛОЙ ВЕЖЕЙ
МИРНЫЙ ГОРОД
Брест — один из самых уютных, обжитых городов, какие я только видела. Июньский зной, почти как в августе, умеряется здесь дыханием листьев, близостью двух рек — Западного Буга и Муховца. Это город старых деревьев: улицы его тенисты, как бульвары. Даже узкие мостовые с булыжником, пригнанным друг к другу, как паркет, наполовину прикрыты тенью.
И вот, выйдя из душного вагона, вместо того чтобы броситься в гостиницу под защиту прохладных стен, я пошла бродить по улицам. Проходила их одну за другой. Пестрые голуби клевали на тротуарах; прямо из асфальта поднимался цветущий жасмин. А в сквере, где стоит памятник Мицкевичу, специальной оградой был обнесен редчайший пирамидальный дуб — формой он похож на кипарис, кора почти черная.
И люди вокруг так спокойны, магазинчики так приветливы — даже в подарочном продавались не сувениры вообще, одинаковые от Ялты до Архангельска, а свои, белорусские, брестские вернее (кстати, здесь действительно есть маленькая фабрика сувениров).
Александра Александровна Добеева, вдова офицера, партизанская связная, продавец в магазине, говорит:
— Если стоит в очереди мужчина, я ему заверну как следует — ему в руках нести. А женщина с кошелкой и за листочек не обидится.
Только что зашло солнце. Оно так было похоже на красный корабль с высоким облачным парусом, что сколько я ни вспоминала закатов в своей жизни и северных, и южных — в Литве во время войны, когда на сизом небе гневно горело одинокое, будто вырванное с живого лица око; праздничных закатов на Черном море; величественных в Саянских горах; туманных и росистых в степном Крыму; или же незакатное полярное солнце, такое задумчивое, словно похолодевшее, — но припомнить что-то сходное с сегодняшним высоким солнечным парусом так и не могла.