Похищение Европы
Шрифт:
Короче, Огурец своего батю уважал.
Может, только в одном они и не сходились: Колька очень хотел братика или, на худой конец, сестренку, а батя твердо заявил, что, кроме Кольки, им с матерью больше никого не нужно. Сказал открытым текстом: не намерен, мол, плодить голытьбу.
«Мы с мамкой – лимитчики, – частенько повторял он сыну. – Ими были, ими и помрем. Ты – другое дело. Ты – москвич. А в Москве без денег не проживешь, здесь огорода нет. И без крыши над головой тоже. Разве тебе не нравится отдельная комната?» Отдельная комната в пятиэтажной «хрущевке» очень нравилась и Николаю,
– В общем, я тоже ухожу из школы, – объявил Огурец.
– Куда? – заинтересовался Сашка. Он всегда искренне интересовался успехами и неудачами друзей. Видно, к дружбе тоже бывает дар, и этим даром Болховитинов, безусловно, обладал.
– В Суворовское, – польщенный вниманием друга, объяснил Николай. – А потом – в училище, артиллерийское. Батя говорит, погоны всегда прокормят. И пенсия в сорок пять.
– А ты уже о пенсии задумался? – заржал Блоха. – Слушай, а почему не ракетное? – вдруг заинтересовался он. – Пушки ж вроде устарели?
– Вот все и рвутся в ракетчики, поэтому там конкурс больше, – раскрыл нехитрый секрет Агуреев.
– А в Суворовское конкурса нет?
– Есть, – вздохнул Колька. – Еще какой. Ты, кстати, знаешь последний анекдот? – Агуреев поднабрался за время хождения в военкомат. – Почему сын полковника не может стать генералом?
– Почему? – спросил Болховитинов.
– Потому что у генерала есть свой сын! – заржал Колька.
– Но твой-то батя не генерал! – почему-то разозлился Блоха.
– Зато он автомеханик отличный. Представляешь, после смены месяц ходил к нашему военкому, «Волгу» его делал, – раскрыл страшную тайну Агуреев. Другому бы ни за что не сказал, даже Вильке. Блохе – можно: ему – как в могилу.
– А у них своих, что ли, нет?
– Какие механики из семнадцатилетних салажат? – батиным жестом и, видимо, батиными словами ответил Агуреев. – И потом, «Волгу» эту к списанию готовят. Сам же военком и купит. А батя ее сделал как игрушку – еще сто лет проходит. Короче, детали – казенные, руки – батины, «Волга» – военкомова, – хохотнул Агуреев.
– А ты – в Суворовском, – закончил Блоха.
– Точно, – усмехнулся друг. – Я знаю, ты этого не любишь. Но вся жизнь такая, понимаешь? А ты – как с Луны свалился. Ладно, хорош, – перебил сам себя Колька. – Сам-то куда решил?
– В мореходку, – даже лицом просветлел Сашка. – Знаешь, мне море ночами снится.
– Как оно тебе может снится, если ты там ни разу не был? – начал было и осекся Агуреев. Тема была больная: три года подряд Блоха был первым претендентом на призовую поездку в Артек. Но, на беду, в школе учились дети больших шишек, и два раза к самому синему морю ездили их отпрыски. А в третий между Блохой и морскими просторами стала… собственная мама, которой было неудобно посылать в привилегированный лагерь сына завуча. Блоха на маму, конечно, не обиделся, но дня три ходил с красными глазами.
Светлана Васильевна чувствовала свою вину, однако ее зарплата не позволяла ей проводить с сыном отпуска на море. Так что любовь Блохи к голубым просторам была, во-первых, заочной, а во-вторых – без взаимности.
– Может, все-таки тебе лучше десятый закончить? – задумался Колька. – А потом в морской вуз. А то как бы в армию не загребли!
– Отслужу, – спокойно сказал Блоха.
– Попадешь ко мне во взвод – шкуру спущу! – заржал Огурец.
– Тогда я лучше сейчас тебя прикончу! – грозно заявил Блоха, бросаясь в атаку.
Хоть и был Агуреев крепок и здоров, но так и не смог заломать верткого и выносливого Блоху.
– Все, хорош, – запыхавшись, первым запросил он пощады.
Друзья отряхнулись и пошли к своему двору.
– Получается, что Вилька в «три четверки» на твоем горбу въедет, – усмехнулся Огурец. – Вот ведь хитрый татарин!
Равиль Нисаметдинов действительно был татарином. Он жил в большой четырехкомнатной квартире, но свою комнату делил еще с двумя двоюродными братьями, так как в их на первый взгляд просторном жилище умещались сразу четыре (!) поколения Нисаметдиновых и особых надежд на скорейшее увеличение квадратных метров не было.
Вилька ничем не отличался от других ребят, если не считать, что раз в году, во время какого-то их поста, чуть не месяц не ел мяса: старшие Нисаметдиновы помнили и исполняли заветы предков, заставляя делать то же самое младших. Кстати, Равиль, москвич уже во втором поколении, был шустрее и ловчее обоих своих друзей. Например, он первый повадился ходить к валютному магазину «Березка», что на 16-й Парковой, скупать чеки у загранкомандированных и морячков. Блоха отказался сразу, а Колька проторчал у «Березы» месяц, пока батя не застукал и не вломил ему как следует.
(Надо сказать, лупил батя Кольку чрезвычайно редко и в основном от испуга: например, когда Огурец в шестилетнем возрасте самостоятельно поперся купаться на Серебрянку, или вот сейчас, когда мог попасть в милицию, время от времени отлавливающую валютных спекулянтов.)
А «хитрым татарином» Огурец назвал Вильку за то, что тот, мечтая о «трех четверках» – после школы хотел податься на экономический факультет в знаменитую «Плешку», и ему нужны были гарантированные пятерки по двум вступительным математикам, – уговорил Блоху пойти на олимпиаду, сначала районную, потом городскую, где Болховитинов решил почти все задачи, а Равиль их у него списал.
Блоха даже остановился:
– Как ты сказал?
Колька уже и сам понял свою ошибку: друг не любил подобных высказываний, в то время как в агуреевской семье это допускалось.
– Ладно тебе, – попытался замять вопрос Огурец. – Вилька ж наш друг! Чего цепляешься!
– Кто у нас в классе самый хитрый? – спросил Блоха.
– Вовка Бочаров! – мгновенно ответил Огурец. – Он даже не хитрый. Он – хитрожопый!
– Ты про него как скажешь? Хитрый Вовка Бочаров. Так?