Похищение Европы
Шрифт:
Мильштейн вернулся, закурил сигаретку. Он, казалось, никуда не торопился.
– А там и в самом деле взрывчатка? – спросил Береславский.
– Не думаю, – ответил Семен. – Там либо действительно документы, либо наркота какая-нибудь. Не станут из-за одного человека взрывать самолет. Слишком нецелесообразно.
Потом они попрощались, Береславский с Агуреевым пошли в накопитель, а Мильштейн – к выходу в город.
Полет прошел абсолютно нормально, но Ефим вышел из самолета – точнее, выполз, и то с помощью Агуреева – как
А Семен Евсеевич Мильштейн вернулся домой не скоро. Он не гонялся лично за неведомым шатеном 28 лет со шрамом на щеке. Не было нужды, коли помощников достаточно: и в форме, и в цивильном.
Шатена доставили на заброшенную дачу в орехово-зуевском районе поздним вечером, почти ночью. Сначала он сильно гонорился, ошибочно считая, что на пикете ДПС его повязали менты. Потом, по вежливому обращению поняв, что это не так, приуныл. Но не слишком: пакет, мол, попросили передать за пятьсот рублей вознаграждения. Что в этом преступного? Для него, небогатого человека, и пятьсот рублей деньги.
А потом его уже грубо кинули в подвал, и туда спустился маленький сутулый человечек с очень грустными глазами. В его правой руке зачем-то была большая пила-ножовка.
– Мне больше нечего сказать, – попытался держаться своей линии задержанный.
– Сейчас посмотрим, молодой человек, – улыбнулся Мильштейн. – У меня даже «духи» афганские на русском начинали разговаривать.
В подвале были только они двое, и хоть со связанными руками, но мускулистый задержанный мог бы попытаться сопротивляться. Однако не попытался. Дал привязать себя к мощному столбу, только смотрел затравленными глазами. Пружина была сломана.
Семен Евсеевич не удивился: он знал цену своей улыбке и давно перестал считать могилы на собственноручно обустроенном кладбище.
Слив был полный, но информации оказалось не много. В пакете – пластит. Исполнители – интернациональная банда, костяк которой действительно с Северного Кавказа. Никакой политики. Их просто наняли. За деньги. Какие? Действительно не знает. Но очень большие, раз ставкой стал пассажирский самолет.
Через два часа Семен, задумавшись, сидел на заднем сиденье темно-синего «вольво». А бренные останки того, что еще совсем недавно было Асхатом Костоевым, Муса с Алехой торопливо закапывали в теплом августовском лесу.
Был террорист, и нет террориста.
4. Первый день плавания теплохода «Океанская звезда»
Тридцать шесть морских миль от Санкт-Петербургского порта
Из дневника Даши Лесной
«Наконец-то я снова начала вести дневник. Моя любимая зеленая тетрадочка вновь станет заполняться
Раньше – расстраивалась, бесилась. Плакала даже. Теперь умнее стала. Или мудрее? Годы-то идут. Страстной любви уже не жду. Просто хочу родить ребенка. Мне так хочется хоть кого-нибудь безоглядно любить! Я не потенциального папашу имею в виду. Сделает свое дело – и пусть отваливает. А ребеночек будет только мой.
Думаю, я с этим и так подзадержалась. Я не ребеночка имею в виду, а свое физиологическое состояние: по нынешним временам в 22 годка оставаться девушкой – пожалуй, не только не модно, но уже и стыдно.
Но что есть – то есть. Не давать же объявление в газету: «Желаю расстаться с девственностью за вознаграждение»…
Ах да! В начале беседы следует представиться, даже если беседуешь сама с собой.
Итак, я – Даша Лесная. Это предмет постоянных шуток для тех, кто хочет казаться остроумным. Иногда – беззлобных. Иногда – обидных. Вон тот же Никифоров любил выстраивать ряд: степная лошадь, морская корова, Лесная Даша. С учетом того, что я с детства немаленькая, обидно было до слез. Но я всегда смеялась, постоянно того же придурка Никифорова выручая из разных проблем. Наверное, я не злая. Папино воздействие.
А если вернуться к фамилии, то вообще-то я абсолютно городская, в лесу не была со времен пионерского лагеря. Да и папа мой тоже лес видел не часто. Но он был Лесным, и я стала такой же.
По мне, пусть был бы с любой фамилией, хоть самой неприличной. Лишь бы – был.
Но – нет моего папочки. Уже пять лет нет. И я его больше никогда не увижу, разве что на фото с памятника. Но я не люблю то фото: на нем мой папочка серьезный и важный. Наверное, таким он был на работе, когда отстаивал в судах и арбитражах интересы нашей «Четверки». Дома он был совсем другим: ласковым и улыбчивым. Он изо всех сил старался, чтобы я не замечала отсутствия матери. Даже не женился на Виолетте из-за моей дурацкой ревности.
Теперь в поминальные дни я иногда встречаюсь с Виолеттой на кладбище, около папочкиной могилы. Поплачем, потом поговорим. Я каюсь в том, что не дала им пожениться, она утешает, говорит, что не дано ребенку понять взрослых. А если дано, то это уже и не ребенок вовсе. А будущий Иисус Христос.
Я же была обычной девчонкой. Ну, может, слегка толстоватой и немного близорукой. Какой из меня Иисус Христос? И я ни с кем не хотела делить своего папулю, потому что, кроме него, у меня никого не было.
У всех наших ребят были мамы и папы. На худой конец – только мамы. Но дедушки с бабушками или братья с сестрами, пусть даже какие-нибудь захудалые, троюродные, – точно были у всех. Кроме меня.
А мне особо-то было и не надо. Ну, ушла от нас мама. Уехала в сытую, самодовольную Америку. С новым мужем-красавцем. Наплевать – у меня есть мой папа.
Был…
Потом, еще при папе, Агуреев сказал, что красавец мою мать там бросил. Я сказала папе – так, мол, ей и надо. А папа вдруг разозлился. И сказал чуть не по Библии: «Никому не желай того, чего не желаешь себе».