Похищение Европы

Гольман Иосиф Абрамович

Береславский был восхищен увиденным, однако все же ему стало не по себе. Он, конечно, понимал, что огромный корабль ведет опытный лоцман. Но уж слишком близко были скалы.

Наконец фиорд расширился, полоска воды между бортом и скалами увеличилась. По расписанию скоро должен был быть Стокгольм.

Хотя не совсем так. По расписанию еще вчера они должны были ошвартоваться в Хельсинки. Однако туристам объявили, что Хельсинки и Осло не будет, а будет не запланированный вначале Стокгольм.

Возмущенных не оказалось, так как в путевках значилось возможное изменение маршрута – кроме первого и последнего пункта – в связи с необходимостью технического обслуживания

и бункерования судна. Поскольку этот малопонятный анонс был дополнен весьма значительной денежной компенсацией, то от круиза отказались только четыре человека, а их места были немедленно проданы.

* * *

Ефим пошел в обход своего замечательного корабля. Гулять можно было по трем палубам, соединявшимися между собой внутренними и внешними трапами. Внешние – крашеные железные, как и положено морскому трапу. Внутренние – настоящие дворцовые лестницы: с прикрытыми коврами невысокими ступеньками, с позолоченными шпильками, эти ковры удерживающими, и с огромными картинами на морские темы, над этими якобы трапами висящими.

Больше всего Ефиму нравилась средняя палуба. Вдоль борта тянулась ковровая дорожка длиной почти в двести шагов: он уже все сосчитал. Сзади, на округлой корме, был устроен пока еще закрытый сеткой довольно большой бассейн. А кормовой поручень, перед тем как окончательно повернуть к бортам, делал два маленьких загиба, образовывая что-то вроде двух гнезд, одно из которых частенько было занято Ефимом.

Это действительно был кайф: облокотившись немалым животом на поручень, смотреть на уходящую чуть не до горизонта – белую по темно-зеленому – кильватерную пенную дорожку, созданную двумя мощными бронзовыми винтами «Океанской звезды»; вдыхать полной грудью вкусный морской воздух, напоенный микроскопическими водяными брызгами, и думать о… Да ни о чем не думать! Просто получать полуживотное наслаждение, ощущая себя частичкой этого водно-воздушного космоса.

Да, еще из облюбованного Береславским гнезда очень прикольно кормить чаек. Они сначала долго летят за кораблем, время от времени испуская истошные вопли. Потом, раскинув, как руки в трагическом заломе, неподвижные большие крылья, выравнивают свою скорость со скоростью корабля. И наконец, практически зависнув и устремив на тебя взор маленьких пронзительных глазок – уж не обманешь ли бедную птицу? – склевывают заранее раскрошенную булку чуть ли не прямо с ладони.

Ефиму очень нравилась эта атмосфера внезапно возникающего доверия между человеком и птицей. Он прямо-таки душой теплел, когда довольно большое и на вид небезобидное существо на лету – но как-то очень деликатно и осторожно – подхватывало слегка подброшенный съедобный подарок.

К сожалению, не все умеют ценить подобное доверие. Его коллега, приглашенный в круиз молодой журналист, дождался, пока чайка сравняется с ладонью, после чего, гнусно улыбаясь, сжал кулак с крошками. Жадность и глупость были немедленно наказаны: немаленький клюв попытался достать хлеб непосредственно сквозь пальцы.

Никифоров – а это был он – дико орал и грозился перестрелять, как он их назвал, «мерзких летучих сволочей». Чайки в ответ тоже что-то орали, а Ефим в открытую смеялся. И хотя зло было наказано незамедлительно, что-то в теплой атмосфере общения, видимо, разладилось. По крайней мере именно этим обстоятельством Ефим объяснил тот факт, что через каких-нибудь пять минут – как раз в тот момент, когда Мария принесла ему еще две булки, – жидкая и горячая струя в одно мгновение залила Береславскому пол-лысины.

– Что это было? – спросил ошеломленный Береславский.

– Надо полагать, вас обосрали, – не долго думая пояснила невесть откуда взявшаяся Лесная Даша.

Мария недобро посмотрела на девушку.

– Вот вас бы в официантки не взяли, – сказала она.

– Почему это? – удивилась та.

– За несоблюдение языковых норм! – отрезала Мария, уводя покорного и страдающего Ефима в каюту, отмываться.

Мария действительно была официанткой из туристической столовой и обслуживала как раз тот стол, за которым сидели и Ефим, и Даша. Это была миловидная, совсем еще не потерявшая женского обаяния дама лет тридцати пяти. Она сразу понравилась Береславскому, и он пару раз ехидно остановил Никифорова, тоже сидевшего за тем же столом и пытавшегося корчить из себя барина.

За это Мария улыбалась ему чаще, чем другим, а узнав про его орнитологическое пристрастие, даже выносила Ефиму булки для подкармливания небесных тварей.

– Сейчас мы вас отмоем, – ласково сказала Мария Ефиму и взяла его за руку, потому что липкая, вонючая и, как выяснилось, довольно едкая жидкость начала сползать Береславскому на глаза.

Он мечтал как можно скорее добраться до каюты, но, по закону подлости, встретился и с друганом Агуреевым, не пожелавшим сдерживать хохота, и с возвращавшимся из медпункта с перевязанной рукой коллегой-журналистом.

– Вот гады какие, а? – давясь от смеха, с трудом вымолвил Агуреев. – Ты в следующий раз мишень-то – прикрывай!

А Никифоров просто ржал и даже пытался комментировать, пока Береславский, постаравшись максимально расслабиться, все же не объяснил ему, что дерьмо на голове существенно лучше дерьма в голове. Эта сентенция получила безусловное одобрение присутствующих, а морально и физически поверженный Никифоров поспешил скрыться в сторону своей подводной каюты.

Но нет худа без добра: добравшись до крохотного душа, Ефим надеялся получить от доброй Марии не только душевное тепло. Смыв с ее помощью с покрасневшей лысины едкий продукт чайкиной жизнедеятельности, Береславский с удовольствием обнаружил себя в обществе очень привлекательной и душевной женщины, к тому же снявшей – дабы не забрызгаться – кофточку со своей еще вполне упругой груди. Все оставалось в рамках приличий – закончив смену в столовой, добрая Мария переоделась в купальник.

– Что ж мы все так официально? – сделал первый шаг очистившийся и повеселевший Ефим. – Может быть, перейдем на ты?

– Вообще-то нам не положено, – засмущалась женщина.

– Но ты же не на службе, – перевел теорию в практику Береславский. – «Маша» лучше звучит, чем «Мария». Уж слишком торжественно.

– Хорошо, – сказала теперь уже Маша, а не Мария. – Только мне надо идти.

– Куда спешить? – удивился Ефим. – У тебя ж перерыв. Посидим, кофе попьем.

– Ладно, только ненадолго, – несильно возражала Маша. – А вы фотографируете? – спросила она, показывая на стоящий в углу кофр с фотоаппаратурой.

– Вообще-то я член Союза фотографов России, – гордо заявил Ефим, не вполне, впрочем, уверенный в существовании названной им организации.

– Ой! – обрадовалась Мария. – Здорово-то как! А вы мне карточек не сможете сделать? Я мужу обещала послать.

Упоминание о муже в подобном контексте сильно остудило размечтавшегося фотографа. Но – что ж поделать. Надо принимать жизнь такой, какая она есть. Маше-Марии будет что послать мужу: фотографировал рекламист действительно неплохо.

Маша надела кофточку, причесалась, подкрасила губы и села так, чтобы в кадр попал иллюминатор.