Похищение свободы
Шрифт:
Хиоколеа и Лира внимательно смотрели на полковника, который подошел к телефону, сняв трубку, спокойным голосом проговорил:
— Полковник Мендоса, немедленно ко мне! — и немного помолчал, глядя на присутствующих.
Первым нарушил тишину Хиоколеа:
— Сеньор полковник, это очень приятные известия. Дальнейшие события предугадать нетрудно: сначала будет свергнут Хакобо Арбенс, а уж потом мы распустим свою «освободительную армию».
— Поэтапно, — уточнил Лира, — без лишней спешки.
— Вопрос о роспуске моей армии не предмет для всеобщих дебатов, — заявил Армас.
Валандарес решил вмешаться:
— Мы не хотим ее распускать. Главное — побольше говорить о предстоящем роспуске… — Он всплеснул своими мясистыми руками, а затем прижал их к сердцу.
— Да-да, именно так, — подтвердил Лира.
— Это будет ход конем, — подчеркнул Хиоколеа.
Армас холодным взглядом молча рассматривал своих собеседников, решив, что они, вероятно, хотят подсластить горькую пилюлю. Выходит, они плели за его спиной паутину заговора, вели подрывную работу как в ведомствах, так и в армии, прибегали к подкупу, чтобы склонить на свою сторону гватемальских офицеров. О, как он ненавидел всю эту банду продажных политиков, которые сбивали его с толку своими хитроумными советами! Они начали его мучить, как только он сформировал свои отряды и стал бороться за власть. Но он с самого начала понял, к чему они клонят, и перечеркнет все их планы.
В дверном проеме показался командующий военно-воздушными силами полковник Мендоса, покрытый пылью с ног до головы. Судя по всему, он прибыл прямо с выгона для скота, находившегося на плоскогорье, где размещался их единственный аэродром.
— Сеньор командующий, полковник Мендоса явился по вашему вызову! — доложил командующий ВВС.
— Спасибо, что так быстро прибыли, — поблагодарил Армас. — Прошу вас, полковник, и вас, господа, принять к сведению: несмотря на отход наших частей на некоторых участках сухопутного фронта, мы по-прежнему настаиваем на безоговорочной капитуляции. После принятия резолюции ООН по нашему вопросу наши позиции заметно упрочились. Мы имеем преимущество в воздухе и незамедлительно воспользуемся этим.
У Мендосы заблестели глаза.
— Полковник, я приказываю вам бомбардировать все города, расположенные за линией фронта, а именно: Чикимулу, Сакапу, Гватемалу, — обратился к нему Армас. — Прикажите своим пилотам на столицу бомб не жалеть. Более мощные бомбы пусть сбрасывают на здание парламента и на окраины. У вас ведь достаточно пятитонных и десятитонных бомб, не так ли?
— Так точно! И фосфорные есть, и напалмовые…
— Городские районы, в которых проживают офицеры и их семьи, обстреляйте из бортового оружия, но ни в коем случае не подвергайте бомбардировке.
— Слушаюсь! — отчеканил Мендоса. — Если разрешите, то воздушный налет на порт мы совершим сегодня вечером. Я сам намечу цели и лично поведу эскадрилью на бомбометание. — Полковник отдал честь и молодцевато щелкнул каблуками.
Лица присутствующих приняли озабоченное выражение, а Хиоколеа, стоявший чуть в глубине, радостно потер руки.
Над Гватемалой несся звон колоколов. Небо было безоблачным, на улицах — ни души. Листок календаря напоминал, что сегодня воскресенье, 27 июня. Часы показывали десять утра, так что колокол не сзывал прихожан на богослужение, а извещал горожан о новом воздушном налете.
Как только полковник Энрике Диас, военный министр республики, вышел из здания американского посольства, над его головой пронеслось звено истребителей-бомбардировщиков.
— В президентский дворец! — приказал полковник своему шоферу.
Тот погрозил самолетам кулаком и дал газ.
Миновали центр, над которым висело облако пыли и дыма, объехали здание театра, обсаженное апельсиновыми деревьями. Только теперь Диас отчетливо услышал взрывы в северной части города.
Машина объехала вокруг центральной площади старого города, представлявшую собой четырехугольник размером двести на сто шестьдесят метров. В самой середине ее, неподалеку от фонтана, чернела внушительная воронка от бомбы. Вокруг горели дома, фасады которых были обезображены осколками. Не пострадал только кафедральный собор. Полковник сжал руки в кулаки, подумав о том, что это Родольфо Мендоса, должно быть, отдал приказ летчикам пощадить собор. Ох уж эти благочестивые, богобоязненные парни, называющие себя крестоносцами борьбы! И опять зазвучат проповеди смирения, которые не спасут нижние слои ни от нищеты, ни от голода. Против этого, по мнению властей, существует лишь одно средство — военная диктатура… Неужели опять начнется все то, что, казалось, ушло навсегда десять лет назад, когда изгнали из страны Хорхе Убико? Нет! Пока есть возможность избежать всего этого, он, Диас, воспользуется ей.
Президент принял его сразу же. Вид у Арбенса был неважный, и Диас понял, что виной всему обстоятельства. Однако, несмотря ни на что, президент продолжал бороться.
Обменявшись рукопожатием, они начали было беседу, но все время приходилось прерываться, поскольку стекла в окнах ужасно дребезжали от рева низко пролетавших бомбардировщиков.
— Садись, Энрике, — предложил Арбенс.
Полковник молча сел на указанное место, размышляя о том, что взаимоотношения президента со старыми товарищами за последнее время резко обострились. Позавчера, узнав о решении ООН, восемьдесят армейских офицеров, придерживавшихся консервативных взглядов, в ультимативной форме потребовали отставки Арбенса. Президент посчитал этот демарш глупостью, заявив, что не собирается им потакать, чем, по мнению Диаса, еще больше осложнил свое положение. Он передал офицерам, что на президентский пост избран народом, а не армией, следовательно, и сместить его с этого поста вправе только народ. Далее он сказал, что, если армия предаст его, он вынужден будет опереться на своих избирателей.
Вот, собственно, почему он отдал Диасу приказ вооружить народ — раздать оружие и боеприпасы резервистам, профсоюзам и членам союза наемных рабочих. Однако Диас, как никто другой, понимал, что решился он на этот шаг слишком поздно. Армия отказалась действовать заодно с народом. Вчера в приемной Диаса весь день надрывались телефоны. Это звонили представители народа, которые возмущенно жаловались, что выдачу оружия затягивают, просили его выступить по этому вопросу и призвать к порядку виновных. Более того, ко дворцу стали стекаться различные делегации от трудящихся, однако охрана не пропускала их. Да и что он мог сказать этим людям: что приказ, который он внутренне не одобрял, невозможно выполнить даже с их помощью?
Начальники арсеналов и складов оружия саботировали его распоряжения, и он, почувствовав силу сопротивления, вынужден был уступить ей, чтобы окончательно не подорвать доверия к себе.
Борьба на два фронта — против офицерского корпуса и против сторонников Арбенса сломила его. Оказавшись между двумя мощными жерновами, он едва не был раздавлен ими. И без того сложная обстановка еще больше ухудшилась, когда начались бомбардировки городов и поселков. Во многих местах бомбардировки и полеты штурмовиков на низкой высоте вызвали панику среди населения. А тут, как назло, забурлила провинция: землевладельцы выступили против коммунистических функционеров, те не уступали, и тогда вспыхивали перестрелки…
Страна скатывалась в хаос, правительство теряло власть. Казалось, вот-вот произойдет что-то очень серьезное, а он, Диас, все еще надеялся на лучшее.
— Хакобо, ты не должен предпринимать никаких шагов, — сказал он. — Очень прошу тебя об этом. Офицеры настаивают на твоей отставке. Я, конечно, понимаю, что требовать это абсурдно, однако они видят в тебе своеобразный символ союза с коммунистами, который им лично ничего хорошего не сулит.
— Что значит «ничего хорошего»?
Энрике Диас показал рукой на высокие окна, стекла в которых все еще дребезжали: