Поход на полночь. Александр Невский
Шрифт:
– Быть бедам! Не минует семилетие – быть бедам великим!
Помнится, отец тогда еще спросил:
– Отчего, владыка, семилетьями счисляешь?
– Ай, не помнишь, княже, что семь лет назад было?
– Как не помнить! Мунгалы, не то таурмены зовомые, Русь с половцами на Калке побили, да князей подавили помостом пиршественным. Грехи… – вздохнул отец.
– Думаешь, прошло и миновалось? И не воротятся мунгалы сии?
– Помилуй, Господи!…
– Думаешь и пришли незнамо откуда, и сгинули неведомо куда?
– И то!.. Как в преисподнюю.
– Вот хоть бы и в преисподнюю! Так ведь теперь-то оттудова к нам им дорога знаема!
– Так что, владыко, располагаешь – обратно явятся?
– Они ли, иная ли казнь, а воздаяние будет! Аль не помнишь знамения по всей Руси и в то лето? Погром на Калке 30 мая содеялся, перед тем знамения были, а знамения нонешние, с теми схожие, стало быть, не о Калке, но о грядущих бедах! Ждите конца веков! Скоро уже! Всё к тому!
2.
Свеча перед новгородским князем Александром истаяла, загасла и украсилась тонкой струйкой дыма. Но он не заметил, что уже светало, и около тусклого оконца, подле коего он сидел, света теперь стало достаточно.
– Господь, по милосердию своему, все ждал, что народ опомнится, что предстатели за народ свой перед Господом – князья да владыки земные – покаются, и по раскаянию их Господь отведет казнь… Да вот не раскаялись, и не миновал гнев Господень Русь!
Александр помнил тогдашний страх, после знамений, что будто пригнул всех к земле. Все ждали конца света. Ждали, но ничего не желали изменить в жизни своей.
Однако раньше еще этого всеобщего страха от непонятных знамений пришел иной, его, Александра сына Ярославлева князя, страх! Страх от людей, от их бессмысленной и неистовой злобы.
Впервые они с братом Федором были оставлены отцом в Новгороде, когда ему едва минуло пять лет, а Федору, брату старшему, шел седьмой годок. Не княжить, конечно, но княжеский престол в Новгороде занимать, дабы всем ясно было – Новгород подвластен Переяславскому князю Ярославу, его же сыновья в Новгороде и оставлены!
Первые-то три года – еще ничего. Даже с горок на санках катались, не все же было деревянным мечом, а вскоре и тяжелым кованым, учиться махать да с толмачами, по-русски едва разумевшими, чужие языки запоминать, с иными наставниками за учением книжным сидеть, да стоять в храме длинные службы. Было порой время и на недолгие игры да потехи.
А уж как по Ильмень-озеру в стругах катались! И на веслах, коеми гребли дюжие гридни, и вовсе налегке – под парусом! И рыбу ловили неводом или накидными сетями! А пуще того нравилось Александру с удочкой сидеть. Особливо по осени, когда комары не донимают.
Со временем бы, наверное, приохотился бы он к занятию истинно княжескому – охоте. Если бы отец в Новгороде с сыновьями пребывал – тогда конечно! Но отец был далеко, княжичи еще для самостоятельной охоты маловаты. Да и опасно без дружины по новгородским лесам разъезжать. Кто его знает, кто по лесным чащобам да болотинам таится. Что ни год волхвов-язычников, кои порчу на христиан и на скотину христианскую наводят, лавливали. Да они и сами попадались! Лезли, как воши, словно из под земли. Повыведут их, повыведут, в погреба посажают, а то утопят либо сожгут, а через малое время, глядишь – опять иные им подобные на моление сатанинское народ сокликают да головы простым людям морочат волхованиями своими.
Собрать народ оружный да по лесам пройтись, чтобы навсегда сброд этот богопротивный извести, княжичи не могли. И воинов маловато, и народ здешний – путаный: в церкви ходит, а на всех перекрестках дорожных кринки с молоком стоят – для русалок, первую рыбу – не в монастыри, а водяному. Случись какая болезнь – к бабке-ведунье. Так что Господу Иисусу Христу молятся, а жертвы волхвам несут.
Да и места-то здесь неспокойные, что ни год – то литва набегает, то чудь с водью, купно соединясь, бунтуют, либо поврозь на проезжих дорогах да на речных путях шалят: когда рыбаков в полон утащат либо жизни лишат, когда купцов ограбят да побьют. И все сие – не своею хоть бы и дурью, а немцы да свеи их на Русь науськивают, да подзуживают, да посулы богатые обещают. Ну, и укрывают, конечно, самых-то ярых разбойников во владениях своих – кормят, врачуют и вооружают. Но это зло привычное – новгородцы и всегда живут с опасением, земля новгородская на краю Руси, чужой язык, чужая вера под боком. Постоянные стычки и сечи с разными супротивниками здесь за обыденку. То от грабителей отбиваются, а чаще сами грабить идут!
Но в лето 1229 пришел страх иной. Сотворилось в самом Новгороде великое смущение и распря, и жизнь на княжеском городище сделалась совсем страшной.
Он помнил, как сидели они с братом в темном тереме: двое еще совсем мальчишек малых – Александру шел десятый год, Федору – одиннадцатый. Сюда, за две версты от Новгорода, за крепкие стены острога и вековые бревна терема княжеского доносился колокольный набат и смутно – страшный гул толпы, что денно и нощно бушевала в городе. Вои, стоявшие на страже, изнемогли на стенах от бессонницы, ожидая, когда буйная толпа повалит из города под окна и бойницы княжеского городища.
– А и что бы они, вои ти, сделали? – сказал молодой князь вслух, – горсть супротив сотен черного народа?!
Голос его неожиданно громко отдался под сводами хоров Святой Софии, где хранилась вся книжная премудрость Господина Великого Новгорода, и где теперь Александр просиживал ночи напролет, перелистывая тяжелый лоснящийся холодный пергамент летописей.
Князь от голоса своего вздрогнул. Оглянулся. Но никого в храме, кроме него, не было. Сторожа княжеская дремала внизу у входных соборных дверей. Потянувшись с хрустом в плечах, князь снова углубился в чтение и словно бы вернулся в те, слава Богу, минувшие года.
«Той же осенью начался дождь велик на Госпожин день 4)– шел и день, и ночь, так что и до Николина дня 5) не видели светлого дня: ни сена людям нельзя было добыть, ни нивы возделать».
Запомнил! Запомнил Александр тогдашнюю черную осень. День и ночь поливал холодный проливной дождь, будто хляби небесные разверзлись – не было ему окончания. Раскисла вся земля, потонули в непролазной грязи дороги, вспучились болота, переполнились водою реки и залили прибрежные села поля и огороды не веселым весенним половодьем, а ледяным осенним паводком. Вымокли все озимые хлеба, сгнило в стогах сено, обрекая на голод скотину.