Поход на полночь. Александр Невский
Шрифт:
– Да тут не знаю с чего и начинать.
– С начала.
– А где оно, начало-то? Тут все одно к одному сплетается! Ну, вот сказ по порядку. Всеволод Большое Гнездо потому такое прозвание имел, что от Бога большим семейством был помилован. Семь сыновей, четыре дочери. Старший Константин, дале Борис, коей помре, дале Юрий и Ярослав, иные моложе. Наследовать отцу по закону должен старший сын – Константин. А у него с отцом пря пошла, и завещал Всеволод Владимир-град не Константину, а Юрию. Константину же оставил Ростов. То есть все последование княжения, всю лествицу наследия нарушил. Потому, как только Всеволод помер, началась между братьями усобица. Константин Юрия из Владимира
– А не тогда ли твой Ярослав князь с поля боя сбежал?
– И слава Богу! – сказал Попович. – Константин да Мстислав почти что десять тысяч воев наземь посекли! Своих ведь! Христиан! Десять тысяч! Да каких! Где теперь их найти?!
– Ладно. Я про это сам знаю! Дале говори.
– А что дале? Князья-то, воев своих побившие, замирились, а на меня-то все волками глядят. Это ведь я, что там живого оставалось, из под их мечей с Липицы увел. Мне князь Ярослав и сказал тогда: «Тебя де не простят, что ты мне воев сохранил! Беги – схоронись». А куды мне деваться? Выпросился от Мстислава с Андреем венгерским в крестоносный поход идти. Гроб Господень освобождать. Там-то всего и насмотрелся. А главное – снаружи на державу нашу посмотрел, и много чего увидел, чего вам изнутри – не видать. Али сами видеть не хотите. Зажмуркой жить то веселее. Там ведь в пустынях-то иной раз такая тоска возьмет – все думаешь-думаешь про дом, про Русь. И вот тебе мой сказ про нонешний день: на Западе пря полыхает и нас достает! От Ольги Святой да Владимира Крестителя Русь на Византию глядела, у нее помощи всегда просила и получала, а нонь Византии больше нет.
– Как нет? Царьград как стоял, так и стоит!
– Так да не эдак! Ноне болгарский царь Калоян да наши половцы крестоносцев окоротили, изгнали из Византия. Но запомни князь день – 13 апреля! Девять лет назад итальянцы да французы – рыцари крестоносцы над Царьградом надругались. Вот те и христиане, а суть – враги Православия лютые. И нет тех врагов для нас лютее!
– Так ведь возвернули Константинополь же! Цела Византия!
– Знаешь, как ударят человека по голове палицей, он и помрет, а в гробу-то все едино, как целый лежит. Сразу-то и не разберешь – жив ли, мертв ли… Так вот мертва и Византия – глава и навершие чертога Православного.
– Византия от нас далеко.
– Вчера далеко, а нонь, глядь, ан – близко! Слыхал ли ты, лета два назад, про монголов? А вот ныне с ними ратиться идешь!
– Ну, не стало Византии, так что ж, помирать теперь? Она, может, и раньше не жива была. И раньше про нее мало слышали, и ныне проживем. Рыцари-то эти – христиане суть, неужто нам с ними не договориться? Это же не звери степные – мунгалы, а те князья нами знаемые, христианские.
– О… – сказал Попович, – что нам тогда и говорить! Ты их видал – христиан-то этих, князей знаемых? А ведомо ли тебе, что Константинополь пал, а Рига, крепость сильная, явилась?
– Какая еще такая Рига?
– Немецкая! Крестоносцы- рыцари, по благословению папы римского, начали поход крестовый, да не противу сарацин в странах полуденных, а против ливов да эстиев – у нас под боком! И сколь князья суздальские да новгородцы эстиям не помогали противу рыцарей, а рыцари и ливов, и эстиев побили и примучили…
– А мы тут причем?
– Ах ты, Боже ты мой! – подивился непонятливости князя воевода, – да ведь раньше-то между нами да рыцарями не только леса-болота были, в лесах-болотах – чудь, да эстии, да ливы нам союзничали. А теперь мы, православные,
– Ну и что! Теперь, значит, надо с рыцарями союзничать. Рыцари все ж – христиане.
– Каки оне христиане! Латынцы! Рыцари хуже сарацин веру православную изводят! Видал бы ты, что рыцари с эстиями творят, да с чудью православной?! А попадется братьям-рыцарям русский, так с ним и разбору нет – сразу вешают. Союзников у нас, акромя разве что половцев, боле нет. Нигде! Одинока Русь сделалась!
– Земля наша велика, народу много. Отстоимся, Бог даст, противу всех.
– Земля велика, а лада в ней нет! Вот идут, на взгляд – вроде как заедино, твой Мстислав Удатный, князь Галицкий, да Мстислав Черниговский, да Мстислав Киевский – вишь ты, и зовутся-то одинаково, а дружка дружку не то, что не любят – ненавидят! Вместе на сечу идут, а друг с другом не разговаривают! Как же так можно?!
– Это плохо, – сказал князь – о том и спору нет. Ну, да Бог управит. Сойдутся, глядишь, князья после сечи под единую руку…
– Бог то Бог, а и сам не будь плох, – пробурчал Попович, но уже себе под нос. Князь, вероятно, не услышав от него ничего для себя нового, равнодушно взмахнул плетью и поехал назад к дружине.
– Эх… – вздохнул воевода, – плохой видать из меня толкователь, а и то сказать, что князю из моих слов?
На привале он долго не мог уснуть. И так-то спать стал по-волчьи – урывками. А здесь вовсе сон отлетел, точно в глаза песку насыпали. Все не шел у него из ума разговор с князем Даниилом. Все ему казалось, что плохо он князю толковал, не понял Даниил того, что Попович хотел высказать.
«А сам то я больно понимаю, что высказать хочу?», – подумалось Александру воеводе.
Сколько раз пытался он толковать, особливо с молодыми воеводами, а все не получалось. Они больше расспрашивали Поповича, каково в заморских краях служить, да сколько на прокормление рыцари дают… « Это враги наши страшные!» – иной раз в запале кричал он, но воеводы только усмехались: – «Как же враги, ежели они – христиане!», а иные добавляли: «Враги не враги, а живут много нас вольготнее. У них города вольные, богатые! У них нам учиться надо и дружество с ними водить».
– Дружил конь с волком, одни подковы остались – зато на счастье! – подумалось воеводе.
Припомнил он и виданных монголов, что того первого, что Камбега, и подумалось:
– Кто из воевод нынешних, а не то из князей, вот так с врагом разговаривать сможет, как монголы сии? Косорылые, страх смотреть, примученные, ребра наружу, псиной за сто верст от него разит, небось и не мылся никогда, а уж коли говорит: «Да» – так, видать, и сделает по слову своему! Для них белое – бело, а черное – черно, а нашим-то воеводам, что белое, что черное – все пестро. И в который раз повторил:
– Дрянь народ сделался. Что в черных мужиках бессловесных вороватых да хитростных, что в воинстве, от тягот всяческих княжеской волей обеленных, но не воистых – лукавых да лживых, что не чести ищут, а прибытку, что во князьях, в доспехах светлых блистающих, – дрянь народ! Вот разве что духовенство еще держится закона, а и то прежней крепости, как во святых первых веках, в нонешней церкви не видно. Уж на попов-то насмотрелся, не по прозванию, по родове – попович, – не все Богу служат, которые и мамоне. Сказано: в последние века, перед Страшным судищем Господним греха в храмах станет больше, чем в миру. А последний час, видать, совсем приблизился. Скоро, скоро грядет Вседержитель судити живых и мертвых судом последним праведным…