Поход на полночь. Александр Невский
Шрифт:
И словно черная вода, заклокотало, забурлило в народе новгородском недовольство, поднялось, как пенная шапка над кипящим котлом, злобою и вылилось на площадь гневными воплями веча. Там, на вече, прилюдно, черный народ, исходя криком, искал причину постигшего Новгород несчастья.
– По грехам! По неправде! – горланил, не чуя ледяного дождя, осатаневший посадский люд. И тут же, верно кто-то хитростный, причину подсказал:
– Епископ де Арсений поставлен не по закону! Он, дав мзду князю, сверг владыку истинного законного новгородского Антония 6), и той Арсений захватил престол
Пошло с тех воплей немыслимое! Озверевшие смерды выпихнули Арсения с владычного двора – едва не убили. И полыхнул в городе голодный, яростный мятеж!
«… Пришел в смятение весь город, и пошли с веча с оружием на тысяцкого Вячеслава, и разграбили двор его, и брата его Богуслава, и Андреичев, владычного стольника, и Давыдка Софийского, и Судимиров; а на Душильца, на Липинского старосту, послали грабить, а самого его хотели повесить, но ускакал тот к Ярославу – князю, а жену его схватили, говоря, что «те на зло князю водят»; и был мятеж в городе велик… Тогда отняли тысяцкое у Вячеслава и дали Борису Негочевичу, а к князю Ярославу послали на том: «Поезжай к нам, забожное7) отмени, судей по волостям не слать; на всей воле нашей и на всех грамотах Ярославлих 8) ты наш князь; или – ты по себе, а мы по себе» (Из летописи).
3.
Александр и Федор тогда еще, по малолетству, толком не разбирали, почему смутились и о чем кричат новгородцы, чего требуют. Запомнился только страх, что начался при знамениях немыслимых и, всё усиливаясь каждодневно, не проходил. Те страшные дни и особенно ночи оставались памятны Александру всю жизнь. Томительное время, когда они с Федором старались не выходить не токмо за крепкие бревенчатые стены городища, но и из терема-то княжеского носа не высовывать.
Забившись в домовую церковь, братья либо молились, со слезами умоляя Христа и Богородицу спасти их, либо слушали жития святых, кои читал, в наставление и поучение юным князьям, монах. В те страшные дни их даже грамоте, языкам и воинскому искусству не учили, и это отсутствие обычных ежедневных занятий только умножало томительное ожидание беды.
Снова и снова просили она монаха читать житие святых благоверных князей Бориса и Глеба, святых русских, сродников своих. Потому, может быть, и понятны были они, и любимы братьями более чем, скажем, византийские святые и великомученики или ветхозаветные пророки и страстотерпцы.
Сидя на низенькой скамеечке, держась за руки, в окружении нескольких, облаченных, страха нападения ради, в полный доспех воинов, ловили они каждое слово в монотонном полупении чтеца. Им казалось, что это их судьба, что они – князья новые Федор и Александр, как прежние князья праведники Борис и Глеб, должны последовать Господнему завету, и, во искупление грехов человеческих, принять венец мученический, имени Божьего ради.
4.
После чтения казались себе Федор и Александр новыми мучениками Борисом и Глебом, страх сменялся странной какой-то лихорадочной радостью, что вот и их Господь сподобит прияти мученический венец, подобно святым сродникам их сто лет назад. Но такая радость приходила только на молитве – всегда со слезами, а по все дни – тоска и страх душили, гнули свинцовой тяжестью.
Ночью, сморенные усталостью, не снявши тулупов с доспехов, валились на лавки гридни. Притулившись в уголке подле аналоя, посапывал монах-чтец, и только дозорные перекрикивались на стенах. Александр с Федором выбирались из-под душного пухового одеяла, из под медвежьей шкуры, коей была накрыта их постель.
Босые, в одних рубахах становились на колени перед образами и молились горячо, со слезами, о спасении.
Но, казалось, что спасение невозможно. Дождь не прекращался, все лил и лил, и мятеж в городе день ото дня набирал силу. Темной ночью то дальше, то ближе вспыхивали пожары, и разливался над Волховом звериный вой толпы, прорезаемый истошными женскими визгами.
И не уплыть, не убежать от этого страха невозможно – дождь залил струги, дождь размыл все дороги – кони вязли по брюхо, и не то что телеги застревали в непролазной жиже, а и всадники тонули, ежели не удавалось им, бросив коня на погибель, выползти по торфяной или глинистой жиже на твердое место.
В Новгороде разразился голод. Под княжеские стены собирался оборванный, умирающий с голоду, нищий люд, прося милостыню. И хоть за стены княжеского подворья их не пускали, со стен подавали хлеб и иные припасы.
Братья сами спускали на веревках корзины с едой, и лучники, натянув тетиву, грозно требовали, чтобы хлеб делили поровну, не рвали друг у друга кусков, не забижали слабых. И народ слезно благодарил княжичей.
Но однажды ночью, на молитве, неожиданно Федор обернулся к Александру и сказал:
– А ведь голодные сии неправду и зло своё все же творят!
– Как? – удивился Александр.
– Да они, от стен отойдя, все едино у слабых пищу отымают!
– Что ж делать-то?
– Пущай при нас едят! – сказал Федор, – Поставить столы! Пущай при нас, за столами, посля молитвы, со смирением пищу приемлют и тут все съедают!
– А как же, ежели у них домашние в хворости или дети малые!
– Детей пущай сюды несут, – подумав, сказал Федор, – а уж кто совсем в хворости – тех на волю Божью. Всех не спасешь…
И подивился тогда Александр не по годам умному решению брата своего, но все едино до утра плакал, представляя, как в десятках землянок и курных изб в холоде и голоде погибают люди и дети малые…
Заутра столы поставили и лавки. Феодор с Александром, не слушая запрещений тиуна Якима, вместе с попами и монахами вышли раздавать голодным хлеб.
Страшно было идти среди леса черных рук, словно среди кустарника живого проламываться. Тяжело видеть, как гридни отпихивают напирающую толпу, хлещут народ бичами, будто скотину. Удивительно слышать сквозь слова благодарности иной крик – проклинающий князей…
Всем хлеба не хватило и, укрывшись за спинами гридней, что пятились, выставив перед собою копья, Александр и Федор воротились за стены.
– Всех не накормишь! – строго, словно, повторяя слова Федора, сказал тиун Яким, –Завтра никуда не пойдете! А не то велю вас под засовы посадить! Мне ваш отец на то волю дал!