Поход
Шрифт:
— Ваши надежды и подарки не отменяют правила ношения формы. Если вы офицер Генерального штаба, будьте любезны, полностью соответствовать этому, — Стессель неожиданно по-доброму усмехнулся. — Всё, Тимофей Васильевич, будем считать, стружку я с вас снял. А то никто не поверит, что я не заметил нарушений формы одежды. Давайте приступим к делу. Проходите и садитесь.
Дождавшись, когда я сяду на указанный стул, Анатолий Михайлович не смог осилить любопытства и спросил:
— А подарок чей? Девушки?
— Никак нет, Ваше превосходительство. Эту шашку семь лет назад мне на день рождения подарил покойный генерал-губернатор Приамурья
— Это, действительно, ценный и памятный подарок, который можно и даже нужно носить, несмотря на нарушения требований к форме одежды. А эфес и темляк, как я думаю, очень скоро украсят этот клинок, — генерал несколько ревниво посмотрел на мой Георгий. — Но вернемся к нашим делам. Господин капитан, сегодня в течение дня, в крайнем случае, завтра с утра Южный форт займет отряд моряков Тихоокеанской эскадры. Сводная рота Двенадцатого стрелкового полка переходит в моё подчинение. Ваше прикомандирование закончилось. Но…, - генерал сделал паузу. — Мне очень хотелось бы, чтобы вы задержались ещё хотя бы на неделю.
Я вопросительно посмотрел на Стесселя.
В кабинете Анатолия Михайловича я пробыл ещё больше часа. Во время нашего разговора, в котором я в основном отвечал на его вопросы, мы пришли к соглашению, что я в течение недели буду прикомандирован к полубатарее пулемётов капитана Муравского, занимаясь обучением пулемётных расчетов, большинство которых будет уже из имеющихся в сводном отряде. Стессель был шокирован, что прислуга для ружья-пулемёта Мадсена состоит всего из двух человек. Так же удалось договориться с Анатолием Михайловичем о том, что полусотня казаков под началом сотника Смоленского будет прикреплена к полубатарее. Начальник бригады согласился с этим после моих рассказов о том, как мы резвились против хунхузов зимой девяносто пятого и сколько потерь им нанесли, именно с помощью пулемётов.
Вернулся верхами в форт опять в сопровождении всё того же посыльного казака, мило поболтав с ним по дороге. Надо же мне было побольше узнать о верхнеуденцах, с кем придётся неделю послужить, а возможно и повоевать. Тем более, по меркам Сибири и Дальнего Востока мы почти земляки.
Построив сводный отряд, довёл до них приказ командования, после чего началась подготовка к передаче наших позиций. До этого я думал, что чувство хомячества присуще только казакам. Как оказалось, я был не прав, когда вечером сводная рота направилась в Тонгку, запасы форта полегчали минимум на пару-тройку тонн.
Будаков оказался гением «мародёрства». Чтобы не возникло конфликта с прибывшими морячками, стрелки заранее скрытно вынесли-вывезли «трофеи» за пределы крепости и припрятали в нескольких местах. При этом, безбожно эксплуатировали и китайских пленных. Сдав уже в сумерках форт, сводная рота покинула его стройной колонной с песней:
Из тайги, тайги дремучей,
От Амура от реки
Молчаливой, грозной тучей,
В бой идут сибиряки.
Надо было видеть удивление
— Будаков, братец, объясни мне, откуда такие богатства? — поинтересовался я у полкового каптенармуса, прибывшему в голову колонны по моему приказу.
— Ваше высокоблагородие, я думаю, что это китайцы бросили, когда драпали. Не пропадать же добру, — глаза Ивана Фомича были честными и чистыми, как у младенца. — Неизвестно, что нас ждет впереди.
— А если морячки недостачу обнаружат? Что с тобой прикажешь делать, фельдфебель Будаков. Под суд отдавать?
— Ваше высокоблагородие, о чём вы говорите. Какая недостача? По бумагам у нас всё прошло без сучка и без задоринки. Кондуктор Паршин, который у меня склады принимал, тоже не первый год служит. Так что, там всё хорошо. Да и как всё учесть-то. Мы там несколько разрушенных пушками складов оприходовать не успели. Так что и морячки довольными остались.
Глядя на возмущенно честную физиономию Будакова, я не выдержал и рассмеялся. За мной рассмеялись Станкевич и Янчис, каптенармус продолжал изображать из себя деву Марию, которую обвинили в потере девственности.
— Ваше высокоблагородие, там для Вас и ваших пулемётных расчетов пара колясок подготовлена. Не с пустыми руками к казакам, да артиллеристам придёте. Я Алимову, который вторым, а теперь первым расчетом командует, объяснил, что где лежит.
— Спасибо, Иван Фомич, — продолжая улыбаться, поблагодарил я Будакова. — Что же, господа офицеры, Таку проходим быстро и грузимся на баржу, приготовленную для нас, также быстро. Лишние вопросы нам ни к чему. А Будаков прав, что нас ждет в ближайшее время неизвестно. Запас карман не тянет. Тем более, мы его так удачно нашли в камышах. Плохие китайцы бойцы. Столько необходимого для нашего отряда побросали. И главное, ничего испортиться не успело. Правда, Будаков?
— Так точно, Ваше высокоблагородие! Сам удивляюсь, как такое получилось. Будто по нашему списку всё уносили. — Я и офицеры вновь грохнули хохотом. В этот раз к нам присоединился и Будаков.
Переправа через Пэйхо много времени не заняла. После неё произошло разделение отряда. Станкевич повел большинство в расположение Девятого стрелкового полка, а я с семью пулемётными расчетами, ординарцем и тремя бойцами обслуживания направились туда, где расположилась пулемётная полубатарея. Один расчет потерял ранеными, ещё четверо отказались, так как дальнейшую службу пулемётчиками объявил добровольной.
Встреча с капитаном Муравским оказалась доброжелательной. Этот офицер оказался фанатом пулемётов и артиллерии. Общий язык нашли через пару минут общения. Когда зашло солнце, к нам «на огонёк» заглянули сотник Смоленский и хорунжий Тонких, чья полусотня наконец-то прибыла в Тонгку. Как оказалось, Тонких, два года назад вместе с Даном, моим названным братом Петром Даниловым из нашего первого десятка, вместе окончили Иркутское юнкерское училище. Ромка Селевёрстов не особо успешно выпустился из училища в прошлом году, отстав из-за слабой теоретической подготовки от Дана на год. И если Дан, уже носил погоны хорунжего, то по письму дядьки Петро Селевёрстова восьмимесячной давности, Лис их пока не получил, довольствуясь подхорунжим. Сообщал об этом дядька с чувством горечи. Какой-то сын писаря обскакал его кровиночку.