Похоронное танго
Шрифт:
И прикончили бы, наверное, но тут, я увидел, две большие тени как раз между этих полыхающих автомобильных глаз метнулись, и на одну из машин обух топора обрушился, а рядом и на другую... Так быстро эти тени возникли, что быки, эти машины облепившие, чтобы прямо с подножек в дом прыгать, не успели и автоматы в их сторону повернуть. Сосредоточились, понимаешь, на том, чтобы дом на абордаж взять, по сторонам уже и не глядели.
Водитель крайней машины непроизвольно совсем влево взял, от удара уворачиваясь, и топор лишь по дверце чиркнул, но машину понесло, на кочках подбрасывая, аккурат на огромную липу, первое дерево, границу открытой лужайки обозначавшего, метрах в двух росшую от угла дома, и врубился он в эту липу, и машина затихла. Две другие машины, водители которых тоже стали бешено рули крутить, промеж собой столкнулись - и тоже замерли, все скособочась. А четвертая машина... Мне захотелось глаза
А Гришка уже опять свой топор в руки подхватил, свирепствует среди мечущихся людей.
Из-за забора кто-то из главных бандитов орет:
– Стреляйте по ним, стреляйте!..
А как бандитам по моим сыновьям стрелять, если они запросто друг в друга попасть могут, такая путаница вокруг и столько народу в глазах мельтешит.
Правда, успели заметить они, что у Константина одна рука не работает, вот и навалились на него кагалом человек в пять. Почти к земле притиснули, улучив момент, когда он замедлил махать топором, и он прямо как тополь под бурей стал к земле клониться. Ну, все, подумал я, холодея, одолеют его. Но он все-таки сдюжил. А тут ещё один из бандитов взял и раненую руку ему крутанул, чтобы, значит, совсем из строя вывести, только это обратный эффект произвело. Взвыв от боли, Константин выпрямился, будто пружиной подброшенный, и ещё успел топором залепить одному бандюге, который догадался наконец автомат на него наводить, чтобы выстрелить. Бандюга грохнулся оземь, да и затих, только кровь его поблескивала черно и маслянисто, в свете ещё не разбитых фар. И опять пошел Константин топором махать, одной здоровой рукой управляясь, бугаи вокруг него так и посыпались. А между машинами скособоченными Гришка свой порядок наводил.
А за забором кто-то из главных бандюг распоряжался, надрываясь:
– Чего вы ждете? Стреляйте! Главное, этих положить, и неважно, если кого-то из своих зацепите! Ведь если на спинах драпанувших эти двое до нас вплотную доберутся, всем плохо будет! Мочите их!
И ударили от забора несколько автоматных очередей. А пуля, известно, своих от чужих не разбирает, и на лужайке перед домом бандюги стали падать... А Гришка с Константином вовремя за машины нырнули, затаились, свои автоматы и пистолеты готовят. Только, видел я, в такой перестрелке у них шансов маловато, слишком много стрелков против них двоих и, если эти стрелки расстояние будут выдерживать, чтобы мои добры молодцы рукопашную им не навязали, то рано ли, поздно ли, а подстрелят обоих.
Но пока удавалось Гришке и Константину напор сдерживать, время от времени высовываясь и постреливая.
И тут - мамочки мои!
– небо дрогнуло, и что-то серое в нем замерещилось. Это, выходит, время за четыре утра перевалило, и первые признаки рассвета наметились. То есть, получается, несколько часов уже смертный бой кипел, а воспринималось все,. в путаных воспоминаниях, как одна минута.
А где же Мишка?
– подумал я. Не стряслось ли с ним чего?
И только подумал, как там, на дороге, за забором, автоматная очередь ударила с другой стороны, не с бандитской, и сразу стрелявшие по дому замолкать начали. А вслед за тем и зычный рев послышался, и знакомая кувалда блеснула.
– Всех положу!..
– орал Мишка.
Там, за забором, заметались, забегали. Несколько выстрелов грянуло.
Я уже потом узнал, что произошло, и откуда Мишка взялся. Мои сыновья, как выяснилось, чуть ли не на большое скопление бандитов обрушились, когда к северу от дома по ним ударили, и схватка там завязалась жаркая. А потом они мой автомат услышали и поняли, что бандиты рассчитывают, сдерживая их здесь, незащищенный дом тем временем взять. Тогда Мишка и крикнул:
– Бегите к бате на выручку! Я один их сдержу!
И сдержал ведь, стервец. Мы потом
В общем, потаскал он бандитов за собой, и положил их немало. А как врагов уже и не осталось, поспешил на выручку к братьям опять. И, поняв, что происходит, подкрался за придорожными кустами и с тылу вдарил.
И теперь он орал:
– Всех разделаю, суки!.. Ах, ты!..
Но, похоже, и ему досталось. В посеревшем воздухе можно было смутно различить, что вся в крови его белая рубашка.
И дрогнули там, побежали.
А потом выстрел грянул. И Мишка взвыл, как раненый медведь:
– Вот ты как?!.. Так я ж тебя достану!..
Ну, какими словечками он свою речь приправлял, я не воспроизвожу. И без того понятно.
И, вижу, побежали оставшиеся в живых наутек, машины на дороге бросив, а Мишка за ними мчится, кувалдой размахивает. И, показалось мне, прихрамывает он, чем дальше, тем сильней.
И стихло все. Только тела по лужайке разбросаны. Гришка и Константин зашевелились, чтобы Мишке на помощь бежать, но тут из дому отчаянный женский визг донесся. Такой отчаянный, что разом сердце оборвалось. Поняли мы, что где-то бандиты нас перехитрили, что в доме совсем нехорошее происходит, и все победы одержанные - они, по большому счету, могут напрасными сейчас оказаться.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Ох, и рванули в дом Гришка с Константином! Да и я за ними, запоздав, правда: с меня столбняк окончательно слетел тогда уже, когда их шаги по лестнице на второй этаж грохали.
Но если я и отстал от них, то совсем ненамного. Когда мы наверх, в коридор, ворвались, то увидели, что Владимир-"Губа" и ещё двое бандюг разносят автоматами дверь комнаты, в которой бабы заперлись. Уже совсем в щепки разнесли, двери-то, почитай, и нет.
Этот Владимир, хитрюга поганая, подстерегал, выходит, момент, понял я, чтобы все-таки с задней стороны, от реки, в дом проникнуть, пока перед домом и вокруг мясорубка идет, и все в эту мясорубку втянуты.
...Но это я не совсем прав был. Подстерегать-то он подстерегал, но я обратить должен был внимание, что и сам он, и двое его сподручных кровью и грязью заляпаны. Уже потом, когда через несколько часов побывал я, ко всяким следователям притершись, на берегу реки, стало ясно, что произошло. Бандюги Сизого должны были в лоб ударить, а Губа этот, со своими, планировал под шумок к дому подобраться, от реки и через заднюю, заросшую сторону участка, правильно прикинув, что людей в доме не хватит, чтобы и с той стороны дозор нести. Был, конечно, риск, что, если там хоть один дозорный окажется, то, пробираясь по зарослям и по темноте, Губа со своими этого дозорного не заметит, пока совсем вплотную не подойдет, и тут уж дозорному останется только молотить их очередями, вряд ли кто уцелеет. Мои сыновья ведь из того и исходили, что бандиты этого варианта побоятся и со стороны реки не попрут. А Губа правильно понял, что мои сыновья так подумают. Только и он всего не учел. Не учел, что Николаю-"Фоме" его повадки и образ мыслей хорошо известны, и сообразит Фома, что Губа, конечно, предоставит Сизому под пули лезть, под прямой огонь, а сам постарается без потерь, хитростью подкрасться. Чтобы во всех отношениях хозяином положения сделаться. Вот он и поставил засаду у берега реки больно ему не терпелось счеты с Губой свести. И большой шум, который мы слышали - это Николай-"Фома" со своей бригадой на Владимира-"Губу" обрушился. Увидели мы там такое - просто ужас! Трупы вповалку лежали, тут и там раскиданы, и Николай-"Фома" среди них. Отбился, значит, Губа, осилил своего бывшего побрательника, но и у него самого всего двое людей осталось, остальные, сколько их ни было, замертво полегли. Вот и получается, что Фома спас нас, прикрыв с неохраняемой стороны, и такой бой навязал Губе, который Губу и задержал почти на два часа, и потом ещё время Губе потребовалось, чтобы отдышаться после такой встряски и в себя прийти. Эти два часа его задержки все и решили. Не зря, выходит, мы этого Николая-"Фому" отпустили, не стали прибивать или просто задерживать связанным. То есть, прав я был в своих предположениях, что он на пользу нам сработает, если ему волю дать. Но, повторяю, все это потом ясно стало. А пока не до размышлений нам было, ситуация-то получилась критичней некуда, и опять, после того, как, показалось, гроза миновала, все висело на волоске...