Похоть
Шрифт:
— На чём вы работаете, Берта? — с любопытством спросил Тэйтон.
— «Пикофокс», — мгновенно отозвалась фрау Винкельман. — Он удобен, не требует дополнительного охлаждения и подвода газа, я использую его в стационарной лаборатории и вожу к объектам анализа. — Немка чеканила слова, точно зачитывая приговор. — Детектор установлен близко к пробе, эффективность регистрации излучения достаточно высока. Я довольна.
Галатея Тэйтон почти не слушала, временами посматривала за окно, туда, где вдали светились неоном витрины магазинов, и, казалось, была погружена в какие-то свои мысли. Стивен тоже взглянул в окно. Когда они въезжали в деревушку, он заметил следы раскопок и остатки зданий архаической эпохи, что-то
— А вы на чём работаете, молодой человек, вы ведь тоже химик? — этот вопрос Винкельмана застал Хэмилтона врасплох. Он не сразу понял, о чём его спрашивают, но потом, сообразив, что речь идёт о спектрометре, поспешно ответил:
— Я привёз «Артакс», он тоже удобен, собирается за полчаса, питание от электросети, пространственное разрешение до семидесяти микрон, анализ от натрия до урана, образцы неограниченного размера в любом положении, встроенная видеокамера, — механически говорил Стивен.
Но думал он теперь совсем о другом. В круге людей, разместившихся в гостиной и выхваченных блёклым светом абажура, происходило что-то странное, весьма далёкое от химии, спектрометров, раскопок, находок и жертвенных закладов. Берта Винкельман, чуть повернув голову к плечу, внимательно и хладнокровно разглядывала Галатею Тэйтон, не проявляя, впрочем, никакой враждебности. Красавец-Бельграно, надевший к ужину белую рубашку, напротив, смотрел на жену Тэйтона искоса и временами с досадой кусал губы. Врач почёсывал переносицу и осторожно переводил задумчивый взгляд с одного члена экспедиции на другого. Спиридон Сарианиди, ставший под вечер удивительно молчаливым, не отводил глаз от Арчи Тэйтона и во взгляде его читались беспокойство и недоумение. Макс Винкельман вместе с Гриффином тянули на себе бремя разговора, а Арчибальд Тэйтон, утонув в клубах дыма, молчал и задумчиво смотрел на жену.
Вскоре после ужина Галатея Тэйтон, пожаловавшись на головную боль, поднялась в свою спальню. За ней следом разошлись и все остальные.
Глава третья
Меняя свою национальность еврей остаётся с носом.
Поднимаясь к себе, Стивен долго не мог отрешиться от навязчивых вопросов. Почему все так странно реагируют на имя неизвестного ему Карвахаля? Он, видимо, всем здесь хорошо известен. Отчего же такая странная реакция? Удивило Хэмилтона и ещё кое-что. Зачем Гриффин настаивал на его, Хэмилтона, поездке, если жена Винкельмана — химик? Впрочем, он тут же вспомнил, что профессор сомневался, сможет ли она приехать. Но почему, несмотря на видимое добродушие, все так напряжены? Правильные ответы получать не трудно, трудно находить к ним правильные вопросы.
Стивен заметил, что Тэйтон весь вечер буквально не спускал глаз с жены. Было очевидно, что он ревнует и никому не даст приблизиться к супруге. Хэмилтон пожалел Арчибальда Тэйтона. Ревность — страх перед сравнением, боязнь превосходства другого, глупый собачий лай, который только приманивает вора. У Тэйтона сложная ситуация: ревновать жену к каждому мужчине — это комплекс
Однако Хэмилтон видел, что никто из мужчин в экспедиции и не пытался заигрывать с Галатеей. Все держались в рамках такой викторианской добродетели, что это выглядело по меньшей мере странно. Впрочем, Хэмилтон опасался только Бельграно: этот красавчик явно не прочь был приударить за миссис Тэйтон, но выжидал удобной минуты.
Винкельман, как показалось Хэмилтону, был застенчивым человеком, весьма преданным своей жене. Он говорил о ней со странной нежностью и, если и обращал на кого-то внимание, как на Галатею, взгляд его неизменно таил всё же только академический интерес. Спиридон Сарианиди, как случайно выяснилось из разговора с кухаркой, имел в Афинах жену и двоих сыновей, давно окончивших университет и посвятивших себя банковскому делу. Гриффин вообще, едва приехал, перестал замечать все, не относящееся к археологии, всеми мыслями и разговорами был на раскопах, а врач явно был в полном доверии у Тэйтона.
Хэмилтон вышел на террасу. К юго-западу от виллы в сумерках виднелись следы лестницы из больших каменных плит, уводивших в туманную полосу морского прибоя. Стивен подумал, что это тоже какие-то раскопки. Здесь на каждом шагу были раскопки, вырытые из земли следы прошлого, но мёртвые, не одухотворённые жизнью. А ведь когда-то тут резвились молодые менады — вакханки, шествующие за Дионисом, они совершали обильные возлияния и инициацию юношей. Во время вакхических оргий совокуплялись все со всеми, — радости плоти были близки грекам. А Елисейские мистерии длились целых девять дней. Процессия из нескольких тысяч человек, украшенных ветками мирта, шествовала к морю совершать ритуал омовения и очищения. Частью ритуала были и совокупления. На шестой день процессия шла из Афин в Элизий, неся горящие факелы и колосья нового урожая…
Неожиданно снизу, на внутреннем дворе, раздались голоса. Хэмилтон прошёл до угла террасы и пригляделся. В отдалённом свете фонаря у бассейна он легко разглядел толстяка Сарианиди, а по львиной шевелюре узнал Бельграно. Они говорили негромко, но голоса были отчётливо слышны: стены создавали здесь эффект колодца.
— Но вы же неглупый человек, Спирос. Должны же вы понимать… — голос Бельграно звучал задумчиво и миролюбиво.
— Ничего я не должен, — резко перебил его Сарианиди. — Я должен обеспечить комфорт группе, всех встречать и всем улыбаться. Понимать — это по вашей части, Франческо.
— Но поговорить с Гриффином…
— Гриффин — номинальный руководитель. Финансирует экспедицию Тэйтон, не забывайте.
На несколько секунд воцарилось молчание, потом Бельграно озабоченно спросил:
— А вы хорошо его знаете?
Непонятно было о ком идёт речь, но Спирос, видимо, понял, о ком его спрашивают, задумчиво ответил:
— Тэйтона-то? Сложный вопрос. Работали вместе в прошлом году в Турции.
— И что?
— Да ничего, — пожал плечами Сарианиди. — Добрым малым или там рубахой-парнем я бы его не назвал, но законченным подлецом — тоже. Ничего дурного не делал. Замкнут, молчалив, очень компетентен.
— Я не об этом. Он дурак?
— С чего бы? — откровенно удивился Сарианиди.
— Тогда что он делает? И что делает Карвахаль? Рамон сошёл с ума?
До Хэмилтона донёсся тяжёлый вздох толстяка, похожий на вздох Екклезиаста над суетой мира.
— Вам-то что до этого, Франческо? Не трогай проблему, пока проблема не трогает тебя. Не понимаю, почему люди интересуются тем, что их совершенно не касается.
— В принципе, вы правы, Спиридон, — голос Бельграно был всё так же спокоен и мягок. — Это совершенно не моя проблема. Вот почему это так любопытно.