Похождения Шипова, или Старинный водевиль
Шрифт:
– Нос у тебя нерусский и волос черный, - сказал Шипов, - вроде бы даже из итальянцев ты или из тур-ков, прости господи...
– Ну конечно из итальянцев, - захохотал Гирос.
– Какой я, к черту, грек!.. Я ведь говорю-говорю, а вы и ушки развесили.
"Ловкач, - подумал Шипов, - легкий человек. Пущай его смеется".
– Дозволь, я буду тебя Мишелем звать, а?
– вдруг предложил Гирос.
– Мишелем?
– поморщился Шипов.
– Да как-то это вроде компрене... Все-таки ты помощник мой...
– Да нет, - захохотал Гирос, - господь с тобой! Конечно, не на людях... не бойся.
– Ну-ну, - засмеялся Шипов, - фер ла кур настоящий...
– Чудно, чудно!
– обрадовался Гирос.
Затем потекла неторопливая беседа, изредка нарушаемая мощным хохотом Гироса. Они поговорили о том о сем, в частности и о графе Толстом.
– Знаешь, - сказал Гирос, - я ведь кое-что уже нащупал. Даже с графом столкнулся однажды, увидел его. Ну, я тебе скажу, ничего мужчина... Призовой рысак. Может дать по шее великолепно. Каждый день к Пуаре ходит гимнастикой занимается. В ресторане любит посидеть... или в нумера ему подают...
"Да, - подумал Шипов с тяжелым сердцем, - это ведь не карманника за руку схватить. Граф все-таки. С ним-то как?"
– Ну, и что ж ты надумал, Амадеюшка?
– спросил Шипов.
– Поверь, ничего, - сказал Гирос.
– Да я и не умею думать.
– И захохотал.
– Как, почему, куда, откуда - этого я просто не умею, не понимаю... Как скажешь, Мишель, так и сделаю... Ну, хочешь, в лакеи к нему наймусь? Мне ведь ничего не стоит... Хочешь?
Шипов задумался. Маленькое сомнение грозило перерасти в страх. Это уж с Михаилом Ивановичем случалось крайне редко. И теперь от одного сознания такой возможности становилось не по себе. Как же так - за графом следить да еще выявить возможный заговор?! Ведь это же не в подзорную трубу разглядывать человека откуда-нибудь с крыши. Да что подзорная труба? Надо ведь в душу влезть. Но душа - такой инструмент! А тем более графская. В нее всякого не пущают. Как же быть? Вообще с лакейством Гирос хорошо придумал, но, может, графу нужен лакей, а может, не нужен.
Это было почти как страдание. Однако мысль все-таки уже работала в нужном направлении, и можно было ожидать, что решение не замедлит явиться. Да, граф - это вам не карманник, его за руку не схватишь. По шалманам за ним не поохотишься, по ночлежкам тоже. А может, он и не политик вовсе?
Тут Шипов провел рукой по груди, прикоснулся к ассигнациям, и вздрогнул, и встрепенулся.
"Ой-ой, - подумал горестно, - улетят, улетят денежки, как гуси-лебеди, улетят. Все до одной".
А Гирос, словно разгадав тайные страдания Шилова, сказал:
– Мы его не упустим. Клянусь богом, не упустим. Ты только подтолкни меня, направь, науськай, а уж я, как легавая, по следу, по следу...
– И захохотал.
– Я ведь Шляхтину не раз служил. Он меня не зря тебе передал. Я пес лихой, Мишель.
Его бодрый тон, и хохот, и крупные белые зубы, как напоказ, немного успокоили Шилова. От сердца отлегло] Сразу различные фантазии завертелись. Жизнь снова показалась прекрасной.
– Ну ладно, - сказал он со вздохом.
– Давай, пер-мете муа, мозговать. Может, у тебя чего выпить-закусить найдется?
– Что ты, голубчик!
–
– Откуда? Я жду с упованием, когда ты со мной поделишься, ну хоть часть пустяковую мне дашь.
– Бес ты лохматый, Амадеюшка, - усмехнулся Шипов, - да я вить тоже не дурак.., Что ж, ладно, опосля выпьем...
И они принялись вырабатывать свой нехитрый план. Гирос по нему отправлялся крутиться-вертеться возле гостиницы "Шевалье" и не спускать глаз с графа, а буде тот отправится куда, следовать неотступно и все запоминать. Если же представится случай познакомиться - великая удача. Сам же Михаил Иванович тотчас шел к хозяину и одному ему известными способами нанимался в нумерные.
– А денежки?
– спросил Гирос.
– А денежки, - сказал Шипов, - ежели все сладится, вечерком, мон шер.
И они отправились.
Дойдя до гостиницы, они сделали вид, что не знакомы меж собою, и господин Гирос принялся прохаживаться по тротуару, с любопытством разглядывая мелькающие мимо кареты, возки и сани, а Михаил Иванович бодро взошел на крыльцо и скрылся за тяжелой дверью.
Но едва дверь гостиницы захлопнулась за ним, как его длинноволосый компаньон подумал: "А пусть он и работает, пусть, пусть..." - и торопливо засеменил мимо крыльца, завернул за угол и вошел в трактир Евдокимова.
Спустя несколько минут Шипов вышел, но Гироса нигде не было видно.
"Хват!
– подумал Михаил Иванович с удовольствием, решив, что компаньон помчался по графскому следу, и засмеялся.
– Вот пущай он и работает, пущай, пущай..."
Он крикнул извозчика, расселся повальяжнее, велел везти себя к Никитским воротам и поехал к Матрене.
Матрена жила в полуподвале в двух комнатках. Муж ее, сапожник, помер уже давно, оставив ее бездетной, и после некоторого времени слез и одиночества прибился к ней Шипов. Она зарабатывала стиркой, глажкой, вышиванием узоров и еще тем, что отменно пекла именинные пироги по заказу и этим славилась на всю округу. Была она все-таки еще молода, чудо как хороша, а главное - покорна, молчалива и добра. К ней иногда похаживали мужчины, особенно если Шипов исчезал надолго, но любила она одного Михаила Ивановича. Он это ценил и иногда одаривал ее ласкою или деньгами. И хотя, ежели говорить начистоту, Шилову больше нравились другие, помоложе да поблагородней, он Матрену уважал, был к ней привязан, дом ее всегда помнил, как всякий бродяга и бездомник теплую берлогу. Приехав к ней, он тотчас пересчитал деньги. Денег былo целых тридцать рублей. Червонец он тут же вручил Матрене, пять рублей отложил Гиросу, а остальные спрятал поглубже.
Матрена его нежила, холила, поила, уложила спать, почистила ему мышиный сюртучок, сапоги, а когда он проснулся, снова усадила к столу и напоила чаем. Когда придет опять, она и не спрашивала: такой у них был молчаливый уговор.
А Шипов прихлебывал с блюдца и думал, что если у Гироса будет удача, то можно считать, что компаньон у него первостатейный и дело будет, а уж дело будет - денежки потекут, лишь бы не оплошать. Но оплошать он уже почти не боялся - верил в счастливую свою судьбу. Он допил чай, разморился, и ему снова захотелось вздремнуть, свернувшись калачиком под Матрениным платком, но любопытство пересилило, и они распрощались.