Поиск-90: Приключения. Фантастика
Шрифт:
— Не надо открывать дело, Август Рубин.
— Тогда придется подождать со зрением.
— Я согласен, Август Рубин. Публикуй, что там у нас есть, но только попутные материалы. Машину пока не обнаруживай, ни в коем случае, ты хорошо меня понял?
— Хорошо, Доктор.
— И еще. Я тут повисел, подумал… Я корректирую программу, Август Рубин.
— Я вас слушаю, Доктор.
— Первое: сменить замок входной двери. Заколотить в комнате окна, сигнализация и все такое. Второе: индикацию Машины ввести в канал связи — так, чтобы я сам мог контролировать работу всех ее узлов, то же самое — КПУ. Третье — сенсорное управление Машиной изнутри. Ты записывай лучше, а то забудешь!
— А? Да, да…
— Так, сенсорное управление… Дальше. Сменить замок…
— Опять?
— Опять. Поставить тоже сенсорный — чтоб двери вам я отпирал, из Машины. И микрофон поднести к самым дверям.
— А пулеметы к дверям — не надо? — внезапно разозлился ассистент.
— Хамишь, Август Рубин. Но я тебе отвечу. Я отвечу. Затем только, чтобы ты постарался исполнить все на совесть. Какая, по-твоему, первая потребность человека, Август Рубин? А, ну да — воздух, вода и пища — ладно, я не про них. Вторая какая? Личная безопасность. Понял теперь? Ты, Август Рубин, защищен государством, дверями, собственным кулаком, наконец. А я? А я?! Где он, мой кулак, куда вы его дели, негодяи?!
— Так ведь… Учитель…
— Шучу. Не одному тебе острить. Короче, обеспечь мне личную безопасность, если хочешь, чтобы я мог мыслить не на уровне зайца. И не обижайся, ради бога, Август, не от тебя же я защищаюсь, а так — вообще… ото всех. Хотя важнее всего суметь защититься как раз от самых близких.
Отец и сын дружно стучали молотками в секретной комнате. Один врезал новый замок, другой заколачивал окна — помогал. Ростик Рубин потряс отца своим трудовым рвением, и тот торопился использовать настроение ребенка в воспитательных целях. Однако замечательные народные пословицы и поговорки, а также перлы собственного отцовского опыта мало волновали Ростика Рубина. Его интересовали сугубо практические вещи — устройство сигнализации, например. Ну что же, практический опыт — вещь незаменимая, думал отец, — и отвечал охотно.
Потом Август Рубин занялся Машиной, а сын сидел возле на столе и, болтая ногами, рассказывал о своей недавней драке с Толстиным-младшим. Взволнованный небывалой сыновней откровенностью, отец цвел неуместными улыбками и реплики подавал одну нелепее другой.
Отключенный Доктор ничего этого не слышал. Никто ему не докучал ни стуком молотков, ни болтовней, ни маршами, он свободно витал в своем собственном беспредельном пространстве, наполненном блаженством, и владычествовал ликуя. Опоры мысли он уже не искал. В любой момент по своему желанию он выстраивал в любом направлении коридор из уплотненных, вполне живых образов людей и шествовал вдоль, забавляясь кратким участием в их жизни, в их судьбе, иногда задерживаясь с кем-нибудь надолго, иногда отвлекаясь и меняя свой курс, — коридор, само собой, выстраивался новый. Он брал с собой попутчиков, попутчиц, терял их, вызывал, когда хотел, снова. Они гибли, воскресали, попадали в беду, болели, ругались, били Его — героя, бога, он не мстил, а может, и мстил — это неважно: можно ли вообще побить бога? Били что-то другое, а он частично присутствовал в этом предмете — позволял. Когда он заходил в тупик или замечал, что шествует по кругу и события повторяются, а краски линяют, он проваливался сквозь пол и исчезал из наскучившего коридора или стартовал ракетой в потолок — это тоже неважно, разницы, по существу, никакой. Летел в пустоте, обрастая на лету гирляндами мыслей и теряя их в полете, переворачивался на спину, кружил, закинув руки за голову, и любовался собственным инверсным шлейфом воспоминаний. Потом выстраивал новый лабиринт — в новом уровне своего пространства. Или не своего, чужого. Это было еще интереснее, острее, там были неизвестные правила, незнакомая архитектура, там нравы обитателей были необъяснимы, а поступки — непредсказуемы. Чудовища, злые и сильные люди нападали на него, угрожали убийством, унижали в глазах слабых и добрых женщин, насиловали его волю, его чувства, он боролся, чаще хитростью, чаще убегал — погони, ветер в ушах, полный рот воздуха — и не проглотить, ужас настигающей руки, лезвия, ноги слабеют предательски, а как провалиться или стартовать ввысь — не вспомнить… Да, да, похоже, это уже был сон. Как еще его отличить, только так — страхом. Если страшно и некуда деться — значит, сон. Бывают еще сны сладкие, но их уже не выделить из его яви. Такая уж у него была теперь явь.
Но он знал, была еще где-то другая. Которая неуправляема, как сон, и без спросу вторгается в его мир, — вот опять ноет сигнал вызова с н а р у ж и. Это ассистент налаживает сенсорное управление Машиной. Там, снаружи, — Машина, его новенькое тело, он будет его контролировать сам. Есть вещи, которые нельзя доверять никому… А жаль. Это отвлекает.
Ассистент обратил индикацию внутрь Машины и отключил наружный операторский пульт. Теперь Доктор ощущал состояние главных мета-узлов Машины и мог на них воздействовать сам, и, что главное, кроме него — никто, теперь он владел Машиной. Ура, казалось бы, но радости ощутить он не успел. Безбрежная черная пустота, в которой он только что свободно витал и тишину которой лишь время от времени нарушали инородные голоса ассистента и его мальчишки, — эта восхитительная пустота расцветилась вдруг сотней звезд — индикаторов Машины. Звезды стали назойливыми ориентирами, они упорядочили по-своему пространство и такое пространство уже перестало быть нулевым, исходно черным, перестало принадлежать всецело ему, Доктору. Причем, мало того что звезды светили, они исторгали стоны при неполадках в организме Машины, вызывали чувство, сходное с болью, и Доктор теперь просто был вынужден реагировать — корректировать режимы работы своих новых органов. Так что кто кем завладел — это еще как посмотреть.
Новые органы Доктора вели себя по-разному. Очень скоро среди них выявились строптивцы; в Машине обнаружились многочисленные дефекты конструкции, недоработки (первая модель, еще бы), огромное количество мелких накладок, сбоев и холостых циклов — хотя они не влияли на работу «мыслящей среды» принципиально, но раздражали Доктора ужасно. Волей-неволей он принялся сравнивать новое свое «тело» со старым. Рукотворное чудо сильно уступало природному. Утраченному. Навек. Опять явилось горькое и пугающее чувство западни; мешок: кажется, вот-вот задохнешься, погибнешь в муках, — опять сон?! Он инстинктивно задергался, словно затем, чтобы освободиться, выскочить из мешка, и — о ужас! — Машина подчинилась хаотическим командам его безумных желаний, взвизгнули и затрепетали звезды-индикаторы: система вышла из равновесия, выбиты блокировки ряда мета-узлов, нескомпенсированные усилия разрушают партнерские цепи, перегрев! — аварийная боль помутила рассудок Доктора, мысль его дернулась еще резче и — сознание покинуло «мыслящую среду».
Сирены не было. Ростик Рубин отключил сирену.
Это должно было случиться. Чем секретнее становилась комната, тем хуже мальчишке спалось. На этот раз он проник в запретную зону, нарядившись в костюм аквалангиста — только без ласт. Отключив сигнализацию и разделавшись с замком, он «вплыл» в комнату и остолбенел. Дико выли вентиляторы, Пахло горелым. На стойке обеспечения ярко мигал аварийный фонарь Главного процессора, лишенная индикаторов Машина мертво дыбилась и чем-то внутри потрескивала. Ростик Рубин растерянно оглянулся на дверь. «Дом сгорел, басом!» — «А ремень как — цел?». Ремень — это ему, Ростику, больше тут никого нет.
Ростик Рубин подбежал к стойке и вернул Главный в исходное состояние. Фонарь погас, стала толчками разгораться подсветка панели. Что это значило, понять было невозможно. Ростик Рубин, содрав маску, обошел Машину кругом, обнюхал — натужный вой вентиляторов понемногу стихал, устанавливался.
Еще погодив, мальчик деликатно нажал кнопку вызова.
— Алё…
Доктор ответил не сразу.
— Август, — едва слышно прозвучал его голос.
— Это я, Ростик Рубин. То есть — это не я, — заторопился мальчик, — это само что-то загорелось, я зашел и так и было, я вот только что зашел. Алё!
— Да, да… Я знаю, что это не ты. Это я сам тут… Что-то мне нехорошо, Ростик.
— Папу позвать?
— Какого папу?.. А-а. Да нет, я уже выровнялся. Надо уметь самому выровняться, это очень полезно. Ничего, я привыкну. Ты-то вон, когда только родился, тоже путался, где чего, ведь верно?
— Я не помню.
— А вот я все помню… Неограниченное существование непрерывной памяти… Да… А где твой папа?
— Спит.
— Спит… Значит, ночь…
— Ночь.
— А ты чего не спишь, Ростик Рубин?
— А я вообще-то ругаться с вами пришел. Вы зачем меня обманули? Это ведь вы велели отцу сигнализацию против меня устроить. А меня, между прочим, никакая сигнализация не берет!
— Ох, мальчик, какой ты шумный… Никто не собирался тебя обманывать. Ты бы постучался, я бы открыл. Но постучаться все равно надо, нельзя же так вот прямо в мозги врываться…
— Ну, я могу убавить громкость.
— Да дело не в этом…
Они помолчали.
— Ты чем болел в детстве? — неожиданно спросил Доктор.