Поиск-90: Приключения. Фантастика

Мешавкин Андрей Вячеславович

Тяжесть исчезла, но Глеб еще долго стоял недвижим, студя лоб о прохладное стекло кабины. Шорох и крадущиеся шаги за спиной заставили его повернуться — и вовремя: кулак ожившего барнгальца пронесся в сантиметре от виска. Он вернул удар, однако сил было мало, и противник вновь перешел в атаку. Вскоре глаз Глеба заплыл, губы кровоточили, он еще держался, в глухой обороне пытаясь сохранить остаток сил, но понимал, что долго так продолжаться не может. И тогда, поднырнув под руку барнгальца, схватил его поперек туловища и, почти теряя сознание, взлетел. Стеклянный шар кабины раскололся от сдвоенного удара их тел, осколки лезвиями рассекли кожу, но он тащил пропитанного ужасом барнгальца и лишь в центре зала, там, где сеть была особенно густой, разжал

руки.

Короткий крик, треск электрического разряда, и все было кончено.

У Глеба еще хватило сил выбраться в коридор, чтобы там упасть в изнеможении.

Забытья не было, лишь усталость и боль ушли куда-то, уступив место беспредельной пустоте, и хотя глаза Глеба были открыты, он не видел ничего, кроме серой неподвижной дымки, сомкнувшейся вокруг. Временами ему казалось, что и сам он исчез, растворясь в ней, став ее частью.

А потом возник слышанный не раз, ровный, без интонации, голос. Слова, произносимые им, были по-прежнему не ясны, но общий смысл того, что говорилось, странным образом становился понятен, точно на камертон отзываясь изнутри, проступая в памяти, как давно и безнадежно забытое возникает вдруг по прихотливой ассоциации с чем-то случайным.

Серая пустота отступила, и Глеб наконец пришел в себя, но продолжал неподвижно лежать на жестком полу, постигая открывшуюся ему истину, боясь лишним движением вспугнуть голос. Все наконец становилось на свои места, поддавалось объяснению — и его видения, и память Ватарамы, и не свойственные ни землянам, ни жителям Тээры способности.

Когда же голос замолчал, покинув его навсегда, огромная благодарность и восхищение Ватарамой охватили Глеба.

Дерзновенна была их попытка передать свои знания и способности цивилизациям, лишь только начинающим свой путь, из-за отдаленности еще не известным Барнгалу, но не застрахованным от встречи с боевыми кораблями империи. В самый разгар восстания ушли к намеченным планетам экспедиции. Ушли в глубокой тайне, увозя с собой мощные ретрансляторы. Их устанавливали на естественных или искусственно создаваемых спутниках, монтировали спешно, а когда все было готово, к планетам понесся могучий поток информации. Гибель Ватарамы оборвала связь, но основа была заложена. В глубине сознания жителей десятка миров, в том числе и Земли, поселилась память мятежной планеты. Ничем себя не обнаруживая, она передавалась от поколения к поколению, лишь иногда, при одиночных мутациях, проявляясь в странных, непривычных способностях. И тогда возникали легенды о телепатии, левитации и иных чудесах.

Скрытая, она дремала и в Глебе, но регенератор Дины Атар пробудил, а два посещения Цитадели Ватарамы усилили ее. Полностью же восстановление памяти произошло под воздействием темпорального поля. Это напоминало восхождение по многоступенчатой лестнице, и он знал, что находится сейчас на самой вершине.

Глеб с трудом приподнялся и встал. Снова вернулась боль, она нарастала от шага к шагу. Несколько раз, когда казалось, что сознание покинет его, он отдыхал, привалясь к стене коридора, а потом снова шел. Упрямо шел к шлюзовой камере. И хотя боль была невероятной, он твердо знал, что не умрет, не должен умереть. Память Ватарамы в миллиардах живых существ на десятке планет властно звала его, требовала освобождения. Он был единственным связующим звеном и уже поэтому обязан был выжить. Огромное дело предстояло ему. Дело на всю жизнь.

Но сначала он вернется на Землю. Вернется домой. Замкнет круг.

Последний раз Глеб отдыхал в шлюзовой камере перед тем, как открыть люк. Энергоцентр лежал в приемном зале М-станции. Внизу у трапа толпились встречающие. Глеб не видел лиц, все плыло перед глазами, но он знал всех, кто пришел, и, растянув в улыбке запекшиеся губы, по-земному помахал им рукой.

В. Киршин

НАСЧЕТ СМЕРТИ И ЧТО ТАМ ДАЛЬШЕ

Повесть

О том,

что будут сложности нетехнического характера, он прекрасно знал и готовился к ним заранее. Но то ли слишком долго готовился, и они сгустились от избытка внимания, то ли они и сами по себе обладали какими-то зловещими свойствами — только однажды многочисленные сложности эти уплотнились до полной непроницаемости. Конечно, лучше было бы с самого начала пригнуться, зарыться в бюллетени Эксперимента и не отвлекаться на всякие там посторонние вопросы. Но как назовешь посторонним то, что идет изнутри? Ничего непонятно. Выходя из столовой, Август Рубин забыл отворить дверь и с громом ударился в нее всем телом. Сын за столом злорадно захихикал. Август Рубин поглядел на дверь со страхом, потом не без труда отыскал на ней ручку, долго разбирался, толкать или тянуть ее на себя, — наконец вышел. Пора было брать тайм-аут.

Уже в магнитке он почувствовал себя лучше. Слева его подпирал плечом восхитительно незнакомый сосед, справа за окошком несся восхитительно неразборчивый пейзаж. Скорость. Из вагона он вышел динамической походкой делового человека, успешно функционирующего в штатном режиме. Но это по инерции, это ненадолго. Сзади вдоль монорельса летят отставшие вопросы, они, догнав, запросто снесут ему голову с плеч — надо опять куда-нибудь рвануть. Или прикинуться растением.

Дендрарий в южной его части пересекала извилистая асфальтированная дорожка, она безмятежно плутала по пригоркам, усыпанным хвоей и шишками реликтовых сосен, по дорожке навстречу Августу Рубину вереницей шли люди. Сходить с асфальта было строжайше запрещено, а сойти хотелось: люди брели, покачиваясь и натыкаясь друг на друга, словно в нокдауне, и разминуться с ними было сложно. Они потрясенно озирались вокруг, вглядывались в небо, в кроны сосен, потом, будто для опоры, утыкались взглядом в землю, застывали по очереди над раздавленным велосипедом лягушонком. Они сильно мешали друг другу и стеснялись этого, глаза их были круглы и глупы, — Август Рубин поклялся, что духу его на сеансе «Гибели Вселенной» не будет.

И название-то ведь какое пошлое. Ну при чем тут «гибель» — всем же ясно, что речь идет об Огненной трансмутации Вселенной. Ребенок развивается, чтобы когда-нибудь умереть, разум человечества — чтобы сжечь самого себя для новых форм, но ведь это — не гибель…

Август Рубин разволновался. Сердито огибая расходящихся после сеанса зрителей, он дошел до скамейки, сел. Длиннющая скамья была свободна: ни одному из узревших «Гибель» не пришла в голову идея сесть и отдышаться на воздухе — им непременно надо было куда-то идти. Интересно все же, что им там такое показали?.. Когда они все миновали, скамейка стала понемногу заполняться — уже нормальными людьми. Но их Август Рубин уже не видел.

На груди на лавсановом гайтане висел плоский переговорник и жег кожу ожидаемым сообщением. Август Рубин первым делом сдернул его и сунул в карман. Прикрыв глаза, сделал несколько дыхательных упражнений и расстегнул манжеты. Обнажив левую руку, он отыскал на ней точку «льянь-ду» и прижал ее мизинцем, а указательный палец установил на два цуня выше по линии «фао». Опустил глаза на носок своей сандалии и так замер.

Мушка-дрозофила вертелась перед его лицом, зависала полюбоваться своим отражением в неподвижном зрачке; комары садились на него просто передохнуть, как на дерево… Текла река Времени…

Жаждущий гармонии да будет последователен: Августу Рубину, если уж на то пошло, следовало закинуть свой переговорник подальше в кусты. Но он не сделал этого — значит, не очень жаждал. В кармане дилинькнуло, и далекий мальчишеский голос запищал: «Августа Рубина — Ростик Рубин! Августа Рубина — Ростик Рубин! Алё!..»

Дрозофила в испуге шарахнулась в сторону, комар удивился и всадил в потеплевшую щеку свое жало. Август Рубин вздохнул, поглядел туманно направо и налево на соседей по скамейке и снял «козу» с оголенного предплечья. Полез в карман, выудил оттуда свою электронную ладанку и, убавив громкость, приложил к уху: