Поиск-90: Приключения. Фантастика
Шрифт:
— Ну? Чего орешь?
— Басом, беда! Дом сгорел! — ликовал в ухе сын.
— А ремень — цел? — штатно среагировал отец.
— Ремень первым загорелся, басом!
— Ну ладно, короче, что там? — нахмурился Август Рубин.
— Да это… Шефу твоему опять худо. Велел позвать… Что молчишь? Алё!
— Ладно, еду.
Август Рубин тяжело, с треском обрывая корни, поднялся со скамейки, ступил шаг, другой… Ничего, нормально. За работу. За работу, и никаких вопросов.
Они восемь лет прожили вместе, Доктор и ассистент. После того как Доктор отказался от всего, кроме своих идей, он жил и работал в доме своего ассистента — Августа Рубина. В этом не было ничего особенного, точнее, на обсуждение возможных особенностей у них просто не было времени.
Восемь лет назад их тему закрыли. Решили: негуманно. Как будто замораживать астронавтов — гуманнее. Доктор тогда хлопнул дверью и все разработки и ассистента Августа Рубина, влюбленного в него еще с колледжа, забрал с собой. Куда? К нему же, к ассистенту, благо условия позволяли. Не отвлекаясь на церемонии, Доктор поселился у Августа Рубина и с ходу углубился в работу; он торопился. Восхищенный самообладанием и независимостью учителя, а также обрадованный неожиданно укоротившимися их отношениями, Август Рубин бросился ему помогать с удвоенной энергией. Некоторое время за ними еще наблюдали, подсылали шпионов, но потом решили, что у них у одних ничего не выйдет, и махнули рукой. А у них вышло. Машина в точности копировала структуру мышления подопытных приматов, их характер, наклонности, реакции — все воспринималось ею, сохранялось и со временем находило свое развитие. Успех был несомненным, но публиковать материалы испытаний «мыслящей среды» Доктор строго-настрого запретил. На старости лет он возмечтал о личном бессмертии. Это было бы трогательно, если бы не оказалось так жутко. Отбросив остатки приличий, не скрывая больше ни от кого своего страха, панического ужаса перед небытием, Доктор из последних сил рвался к цели, загоняя при этом ассистента и всю его семью до изнеможения. Жена Августа Рубина не выдержала и в разгар Эксперимента сбежала куда-то в горы, но сам он не протестовал, напротив. Он горячо сочувствовал учителю. Истекал срок жизни, все, и вдруг — надежда. Не продлиться, нет. Хотя бы просто оставить слепок своей личности — на память. Так думал Август Рубин, но Доктор был категоричнее. Он добывал бессмертие. Он не терпел мелкого счета и всегда скандалил с судьбой, а тут спор зашел уже о самом главном. Неужто кто-то думает, что теперь он отступится?! Да и вообще, с какой стати, ведь любая степень успеха Эксперимента — чистый выигрыш. И никакого проигрыша: хуже смерти все равно ничего не будет. Они работали вдвоем до упаду.
Они работали вдвоем, плечом к плечу. Август Рубин был поглощен, нет, он был активно растворен в учителе, он досадовал на свой организм, требовавший сна и пищи, глотал таблетки, кололся иглами, — он любил учителя — непостижимого Доктора, кипевшего агрессивной смесью беспримерной дерзости титана и судорожного страха ребенка; отчаянный финишный напор, темп, открывшаяся вдруг необычайно пронзительная ясность ума… Последняя вспышка. Что ж. Такого фейерверка в жизни Августа Рубина не будет больше никогда. Куда-то делась жена… Ладно, это потом. Впереди была их вершина.
Апогей жизни. Он настал для Доктора неожиданно. Ассистент Август Рубин отряхнул кушетку рукой и произнес, сияя, историческую фразу: «Ложитесь, учитель, это надолго». Доктор заморгал, взволнованно заозирался. Как-то внезапно прервался бег, суматоха будней прошумела и замерла. Вся его жизнь оказалась подготовкой к этой минуте, разбегом, теперь что — ручку на себя? Он неловко, посмеиваясь, взгромоздился на кушетку, накрылся колпаком-индуктором. Задумался. Заговорил о чем-то с ассистентом. Замолчал. Ему показалось, что чем интенсивнее он будет вспоминать свою жизнь, тем точнее Машина запечатлеет его личность в своей памяти. Хотя, конечно, это было не так, уж он-то это знал. Достаточно было просто пожить под колпаком Машины в течение пяти-семи циклов опроса датчиков, ну, десяти — для утверждения тенденции развития образа мыслей. Однако «пожить» можно по-разному… И Доктор, как школьница фотографу, усердно позировал Машине, демонстрируя в воображаемых диалогах с пигмеями-оппонентами все величие своего интеллекта, огромный опыт в сочетании с юношеской остротой восприятия, тончайшую игру ума и широту взглядов, память, точность формулировок. Да, и эмоции, эмоции! Юмор, увлечения молодости, страдания — и заблуждения не забыть, о, какие это были красивые, ядреные заблуждения! Здорово все же он пожил. Никакая Машина ни за что не вместит в себя всю его жизнь, лопнет скорее. Ну и пусть. Он благодарен ей уже за эти минуты воспарения над собой, над прожитыми днями. Не умеют люди умирать. А что, пожалуй, стоило бы поставить в изголовье каждого отходящего некий всепонимающий шкаф. Чтоб не как собака на дороге, а как владыка отходил. Владыка себя. Гуманная мысль — туд-да же ее, в копилку!
Машина исправно делала снимок за снимком, бесстрастно фиксируя все и это сугубо человеческое желание «выглядеть» — тоже.
Август Рубин открыто любовался учителем.
Ростик Рубин хрустел печеньем и подтрунивал над всеми троими.
С кушетки Доктор больше не поднялся. Знаменательное «это надолго» оказалось — навсегда. Сначала он не давал снять с себя индуктор, до полуночи бредил, потом впал в глубокую апатию, уснул. Наутро у него обострилась язва, гипертония, зверски зачесалась спина под лопаткой, а этот болван ассистент все никак не мог отыскать, где же чешется, и всю спину искорябал своими погаными ногтями.
А тут еще склероз головных сосудов, обмороки один за другим. Август Рубин понуро уступил мольбам Доктора — привел бабку-знахарку, она жгла ему «дурной волос» лучиной и шептала тарабарщину. Больной уверял, что стало лучше.
И впрямь, обмороки прекратились. Доктор стих и превратился из Зевса в маленького желтенького старичка. Это было жалобное зрелище. Август Рубин поднял учителя на руки и перенес наверх.
Он видел умирающего впервые. Пока Доктор был в сознании, Августа Рубина томила жалость вперемешку со стыдом, его прямо мутило от стыда и презрения к себе, такому нахально здоровому и полному надежды на будущее, к своему лживому голосу, неискренним усердным слезам — все это было фальшиво и гнусно в сравнении с абсолютной подлинностью смерти.
Август Рубин уныло повторял про себя заготовленные оправдания — мол, фаза Эксперимента, надо потерпеть, а можно даже и уйти: Доктор уже не здесь… Но Доктор был здесь, он был жалок, растерян, он уже не верил в их Эксперимент, это было странно, но он не верил в дело всей своей жизни, в его результат, он не верил настолько, что забыл о нем напрочь, и только прощался, прощался… Август Рубин заговорил было с бодрым видом о предстоящей их встрече, о дальнейшей работе, но старец его не понял. Он умирал всерьез. Август Рубин вздрогнул и тоже усомнился во всей этой затее. И пожалел себя, своего пустого труда, многолетнего, всплакнул — и только тогда сумел ненамного приблизиться к старцу.
Потом тот потерял сознание, задергался страшно и с неожиданной силой — упал на пол. Август Рубин в ужасе бросился на помощь — поднять, водрузить на ложе, вернуть достоинство умирания — но ничего не смог. Опустил руки и, опасливо озираясь на дверь, стоял взъерошенно над бьющимся в потоках выделений телом.
Агония была долгой. Август Рубин устал, отупел, искусал кулак. Он хотел было уйти к Машине, но не разрешил себе, чтобы не сойти с ума. Два Доктора сразу — это много. Пусть лучше будет все по порядку.
И в конце концов наступила тишина и неподвижность. Жизнь покинула всю комнату, не только тело — все предметы вокруг омертвели разом. Еще минуту назад необходимые и живые, они теперь утратили всякий смысл и присутствовали здесь беспричинно и нелепо. В этой комнате не стало жизни. Оказалось, она здесь была, жизнь, она незримо заполняла пространство — и вдруг схлынула. Август Рубин потушил табло настенных часов и крадучись вышел.
А потом — явились красивые молодые люди в черных сюртуках и белых перчатках и цилиндрах, откуда-то взялись родственники, прибыли (убедиться?) бывшие коллеги, еще кто-то, много. Цветы. Чужие запахи. Шелест. Тело забрали и где-то выставили для поклонения. Август Рубин слонялся по дому, отчаянно желая и страшась войти к Машине, а тут приехали за ним — уже на кремацию. Август Рубин встал столбом и тихонько завыл. Распорядители поняли это по-своему. Они обступили его с утешениями, мягко скрутили ему руки и повели туда, куда он не хотел, куда ему было не надо. Но это он осознал уже на обратном Пути. Он мчался домой в экстрамобиле, бросив всех, потом бежал бегом, долго отпирал дверь секретной комнаты…
Ровно гудели вентиляторы — Машина молчала. КПУ не зарегистрировало в отсутствие ассистента ни единого звука. Причем, судя по индикации, состояние «мыслящей среды» было в норме, принятая информация подтверждалась — а на выходе почему-то ноль… Ноль! И что теперь? Ну, вот если так все и будет — ноль? Год — ноль, два года — ноль, сто лет — ноль… Теперь ведь ее и не выключить, Машину, теперь она, как бы это сказать, — не пуста…
Август Рубин обошел кругом безмолвный шкаф, деликатно, едва ли не постучав, открыл дверцу. Потрогал пальцем бронированный блок с «мыслящей средой», связанный кабелями с многократно дублированной системой обеспечения, озабоченно вздохнул. Есть один способ узнать, что там и как. Он в перспективе Эксперимента, но можно попробовать и сейчас, минуя предыдущие стадии, — раз уж на выходе ноль. Это — снять информацию на себя, хотя бы ее часть, хотя бы одним глазком взглянуть — ощутить в себе Доктора…