Поиск-90: Приключения. Фантастика
Шрифт:
…В нашем питомнике режим дня был относительно свободный, но после обеда — непременно тихий час, все дети спали на веранде с раскрытыми окнами в любой мороз. Спали крепко, но однажды тихий час закончился диким визгом. Одна девочка проснулась раньше других, высунула нос из спального мешка, огляделась — да и лизнула от скуки заиндевевшую кровать. Язык так и пришпарило к железу… Ничего, отлили. Правда, в суматохе уронили девочку с кровати, палец на руке отдавили, но кончилось все благополучно. И никто ее потом не дразнил, все, наоборот, дружить хотели, а она подружилась со мной…
Весной нам уже не спалось. Хихикали, вскакивали, когда дежурная телекамера отвернется, под койками ползали. А потом вместо обычной телекамеры нам «фиш-ай» поставили — тот все помещение разом контролировал. Пришлось лежать. Кто-то изнывал, а мне понравилось. Лежал, закрыв глаза, думал разное… С той поры себя и помню, до этого все — других.
Помню себя волшебником. Клоуном. Потом — капитаном, конечно. Астронавтом. Помню себя садистом — было у меня подземелье, там я своих жертв мучил… Помню себя летающим. Друг у меня был — робот, все мог. Подруги были — отнюдь не роботы… И — приключения, приключения. Как объявят отбой — я первый в постели, приключения себе сочинять. Томительно, сладко, ждешь, пока все улягутся. Глаза закроешь, тишина… До сих пор сердце по-молодому замирает.
Которого нет. Где оно, мое сердце? Обрадовались, негодяи. Могли бы и в землю тело зарыть. Все-таки опора мыслям на первое время. А так — что я, где я?
Здорово я все же в первую минуту струсил. Глаза открываю, открываю — все темнота. Еще открываю, открываю, выпучил сколько мог — темно. Пусто. Ни верха, ни низа, ни рук, ни ног. Пустота доисторическая. Как святой дух витаешь посреди Ничего. Восторг и ужас. Предельное исполнение желаний. Ведь я этого и хотел — пустоты. Чтобы строить с в о и миры, чтоб все с нуля и все по-моему. Теперь я знаю, что я всю жизнь этого хотел, что я и информологом стал — только для этого, и кибернетику оседлал, и всю жизнь земную галопом промчался — только для этого. Чтобы выйти бесплотным духом в Ничто и играть там в любимую игру детей и богов — создавать свои миры. И чтобы никто не вмешивался, не кричал «подъем!» и не стучал в дверь, чтобы желудок не канючил: «есть хочу», чтобы не дуло и не припекало, чтобы все стихии — только по заказу, и все встречи и все люди — только по желанию и никак не иначе. По желанию — тех любить, а тех ненавидеть всей душой; по своей всевышней воле — тех казнить, а тех — миловать: строить им замки, козни, глазки, рушить их жилища, калечить их детей, оживлять их предков и превращать их в зверей и птиц, дарить им удачу, любовь, свободный труд — и тут же низвергать их в грязь. Молитвы? Ну что же, пусть молятся, если кого-то из них это утешит, но это не обязательно. Дольше всех проживет тот, кто скажет мне что-то новое обо мне самом. Но вряд ли он будет счастливее других… Вот уже и правила какие-то появились, условия — ладно, пусть будут в моем новом мире какие-нибудь правила — пока. Пока они мне не наскучат.
И тогда… Да уж, мой новый мир будет непостижим, уж это точно. Мой новый мир будет светел и прозрачен, иногда жесток, но всегда непознаваем. Иногда он будет ни с того ни с сего взрываться или тихо лопаться, брызнув мне на щеку беспечальной слезой.
Ну и что, что нет щеки. Сердца вон — тоже нет, а ведь замирает — фантомно. Значит, есть. Но только лишь тогда, когда я этого хочу…
Будда открыл «восьмеричный путь» — ползком из юдоли плача, я построил для той же цели летательную Машину. И теперь мой внутренний «фиш-ай» контролирует его «нирвану», осталось только удалить с зеницы ока отдельные соринки — некоторых раздражающе живых людей.
Я не сказал «уничтожить» — удалить.
Август Рубин проспал тридцать два часа и проснулся почти здоровым.
Проблем не было никаких, все просто: если весь этот кошмар ему только приснился — хорошо, если и вправду в Машине обнаружился покойный Доктор — еще лучше: шикарный Эксперимент продолжается и сулит необыкновенные открытия. Все просто. Ведь — утро.
Август Рубин сбросил позавчерашнюю одежду, в которой уснул, сделал у раскрытого окна несколько упражнений «шигун» и, напевая, убежал в ванную. Вернулся оттуда важный, причесанный, в длинном халате, заказал кухонному автомату завтрак и отправился будить сына. Однако это ему не удалось — пришлось завтракать одному. Судя по забытой на столе посуде, сын ел вчера только один раз. Надо бы как-то взяться за его воспитание.
Покончив с завтраком, Август Рубин собрал посуду в контейнер и спустил в кухню. Печатая шаг, прошел через холл, у двери в лабораторию замешкался ненадолго. С легким волнением распахнул дверь.
Облитая веселым утренним светом, Машина паинькой стояла посреди помещения и обыденно урчала. Ночных страстей не было и тени. Август Рубин храбро кашлянул и, стуча обувью, прошел к своему рабочему столу, мимоходом глянув на КПУ: порядок.
Расположился. Нарисовал чертика на бумажке, выбросил его в корзину. Связался с Информационным центром, заказал марш из оперы Глинки «Руслан и Людмила» в исполнении Большого симфонического оркестра. «Фонограмма готова», — тут же кокетливо пропел в динамиках умело синтезированный девичий голосок. Август Рубин соединился с Машиной, дал ей сигнал вызова и сразу торжественным нажатием пустил фонограмму. Грянул марш на выход Черномора. После первых нескольких тактов Август Рубин сделал паузу и с пафосом произнес в микрофон:
— Дорогой Доктор! Поздравляю вас с днем вашего второго рождения и желаю вам новых творческих успехов во имя будущего человечества! Немного нелепой была наша прошлая встреча — забудем о ней. Все сызнова! Я преклоняюсь, учитель, перед вашим гением, победившим смерть. Я обещаю обеспечить ваш дальнейший труд всем необходимым, а вашу новую жизнь украсить всеми красками бытия. Вы не будете скучать, дорогой Доктор, обещаю вам!
Еще несколько маршевых тактов.
Ответное слово Доктора было более чем кратким.
— Какого черта, — проскрипел он нелюбезно, когда музыка стихла. — Какого дьявола!
Август Рубин смутился.
— Я думал, вам одиноко, и украсить… Я, что ли, не вовремя, вы спали, учитель? Простите меня. — И он улыбнулся утренне микрофону.
— Ладно, — неохотно буркнул Доктор. — Я не спал. Все нормально. Только не надо мне ничего украшать, я вас умоляю всех там, я требую!
— Кого «всех», учитель? Я здесь один.
— Не имеет значения. Вы — это вы, я — это я. Извольте уважать мой суверенитет.
— Понял. Разумеется, как же иначе… Торжественная часть закончена. Позвольте перейти к делам, Доктор.
— Каким еще делам?
— К нашей программе. Есть два варианта дальнейших наших действий. Первый: скорейшее восстановление ваших связей с внешним миром — с Информационным центром в первую очередь, затем — искусственное зрение…
— Зачем?
— За Информационным центром…
— Я спрашиваю: для чего?
— Как?.. Не понял… Это же наша программа! Мы же ее с вами вместе составляли, вы составляли! Неужели самое главное Машина не восприняла…
— Восприняла, не волнуйся, Август Рубин, мое самое главное она восприняла, — многозначительно проговорил Доктор. — Ну хорошо, а какой второй вариант у тебя возник?
— А второй такой. Видите ли, Доктор, связь с Информационным центром мы организуем запросто, хоть сейчас, а вот для постройки зрительного интерфейса необходимы средства. Которые, как вы знаете, на исходе. Их можно восстановить публикацией хотя бы некоторых наших работ, изобретениями… хотя бы некоторыми… А? Можно, конечно, вывернуться, открыть дело, пустить пайщиков…