Поиски счастья
Шрифт:
Сипкалюк думает о своем. До встречи с Тымкаром она чувствовала себя в семье дяди второй хозяйкой. Теперь же ей кажется, что и она, и Тымкар, и Тыкос в тягость Тагьеку и Майвик. Ей стыдно, что у нее с мужем и сыном нет своего жилища.
— Тымкар… — тихо, чтобы не услышали дядя и тетя, шепчет она мужу, плотнее прижимаясь к нему, губами почти касаясь его уха. — Тымкар, мы должны иметь свой полог. — Ее бьет озноб.
Тымкар приоткрыл припухшие глаза, повел ими в сторону Майвик и Тагьека.
— Да, у нас будет своя яранга, мы построим ее, — рукой он ласкал маленькое лицо жены.
За спиной матери, сонный, что-то бормочет Тыкос.
— Стихнет пурга, — продолжает Сипкалюк, — я тоже пойду ставить ловушки на зайцев. Ты сделай их еще. Я знаю места… — Ей холодно, дрожь мешает ровно и спокойно говорить. — Я знаю места, где есть песцы. Там я ловила прошлую зиму.
Тагьек закашлялся. Сипкалюк и Тымкар смолкли.
«Маленький остров, мало зверя», — думает Тымкар, и перед его взором начинает проплывать безбрежная тундра — Мечигменская, Амгуэмская. И так без конца, без конца. Мхи, травы, озера, ручьи и речки, стойбища, утки, олени, куропатки, кочевники-оленеводы, Гырголь, Кутыкай, Омрыквут, Ляс… Потом — Кочак, чернобородый янки, большое стойбище американов за проливом, опустевший родной очаг. Богораз… «Желаю тебе, юноша, счастья!» Вот оно, счастье: эскимоска-жена, голод и холод, чужой шатер. Тымкар съежился сильнее, подоткнул заиндевелую у подбородка шкурку под плечо.
Кожаные стены полога, слабо освещенные огнем одного жирника, отсвечивают зеленоватым светом, снизу они покрылись изморозью.
Вповалку спят две семьи.
За землянкой — ветер, порывистый, злой. Кроме него, ничего не слышно вокруг. Только поскуливает щенок, тычется мордой в грудь Сипкалюк. Она оттаскивает его прочь. Он уже зрячий, научился жевать мясо. Сипкалюк наливает ему теплой воды из чайника, висящего над жирником. Вельма лакает.
Лишь через двое суток стало заметно стихать. Люди вышли из жилищ.
Вокруг землянок — сугробы. Все впадины между торосами заметены снегом. Пурга вдоволь натешилась и начала спадать. Метет поземка. Небо чистое, морозное, восход ал. Солнце уже чуть оторвалось от горизонта. День прибывает! Теперь пурга уже не будет такой темной, гнетущей: сквозь ее снежную завесу начнет проникать солнечный свет. Но долог еще путь зимы!
…Щенок взрослел. Тыкос, Нагуя и Уяхгалик не давали ему покоя: он жил вместе с ними в спальном помещении. Пищи сейчас хватало всем. Еще затемно Тымкар уходил на промысел. Чаще всего он спускался к замерзшему проливу и среди дрейфующих в отдалении льдов разыскивал участки чистой воды. Там теперь была жизнь! Нерпа — животное, ей нужен воздух, у нее — легкие, и она обитает именно в таких местах. Туда же являлись и белые медведи, тоже охотясь за нерпами.
В спокойные дни скорость дрейфа невелика. В ветреные дни он страшен. Скорость его увеличивается, торосы громоздятся друг на друга — шум, скрежет, обвалы. Тогда очертания разводий быстро меняются, льды дают трещины, одни поля отходят от других, часто лишая охотника возможности выбраться на берег. И если северные ветры вынесут такое ледяное поле за пролив к югу, гибель человека неизбежна. Разве только изменится направление ветра и льдину понесет обратно или случайно где-либо натолкнется она на остров. Но все это мало вероятно: море велико, как тундра.
Однако безветренных, безопасных дней не так уж много зимой на Севере. Не только Тымкар, но и другие охотники вынуждены были выходить на промысел в неспокойные дни.
Лишь после удачной охоты на морского зверя Тымкар уходил за песцами и лисицами, хотя именно за их шкурки летом приобретали у купцов такие нужные всем товары. Но нерпа — это жир для отопления, мясо для еды, шкурка для одежды.
Вот и сегодня: почти все мужчины охотились в проливе, и вдруг от острова подул ветер! Старики, женщины и подростки выскочили из жилищ, начали всматриваться в льды. Там — мужья, сыновья, братья. Что будет, если льды унесут их?
Эскимосы напряженно вглядывались вдаль. Кое-где видны черные точки.
Но кто это? Где остальные?
А остальные, почувствовав, что лед под ногами едва заметно закачался, уже бросали найденные разводья и спешили к берегу.
Тымкар тоже был на промысле. Из ружья Тагьека он подстрелил нерпу, выволок ее закидушкой на лед и, спрятавшись за торос, выжидал появления второго зверя. Но зверь не показывался, а ветер крепчал. Тымкар посмотрел на остров, и вдруг сердце его замерло: ему показалось, что кто-то держал на палке, как флаг, цветную камлейку — знак опасности для охотников, предупреждение о необходимости спешить с возвращением.
Тымкар сильнее сощурил глаза, чтобы лучше видеть. Сомнения не было. Сердце застучало громче. Вскочив, он быстро накинул на себя упряжь, к концу которой была привязана нерпа, и заспешил к острову. Нерпа заскользила по льду, роняя на него капли крови.
Тымкару почудилось, что лед под ногами колеблется, плывет… И хотя охотнику не впервой было скакать с одной движущейся льдины на другую, но замеченный им в поселении сигнал сильно тревожил его.
Ветер дул от острова.
Тымкару казалось, что прошло уже достаточно времени, чтобы достигнуть неподвижного ледового припая близ острова. Но он все еще шагал по движущемуся, плывущему льду.
С острова видели, как ветер разворачивал огромное ледяное поле; лишь один его край еще касался берегового припая.
Тымкар уже отчетливо различал людей и сигнал на острове: кто-то нес на шесте цветную камлейку, указывая не то ему, не то кому-то другому путь. Тымкар повернул к северу, хотя ближе было бы идти прямо. Но и там, и справа он вдруг увидел полосу чистой воды… Сердце замерло, потемнело в глазах.
Сквозь застлавшую глаза пелену Тымкар все же сумел разглядеть, что полоса воды к северу все сужалась и, наконец, клином упиралась в льды. «Туда, туда!» — стучало в голове Тымкара. Словно сами собой устремлялись туда ноги. «Туда, туда!» — показывали ему сигналами с острова.
И то ли действительно наступили сумерки, то ли потом заливало глаза, но Тымкару казалось, что очень быстро темнеет. Нерпу он не бросал. Нагнувшись вперед с багром в руке, он волок ее за собой то по торосам, то через щели между ними, то по колени проваливаясь в рыхлый снег. В глазах совсем темнело.
Льды все больше разворачивало от острова.
— Хок-хок-хок! — доносились до Тымкара отдаленные звуки. — Хок-хок…
Тымкар почти бежал вдоль кромки чистой воды, туда, где она уже упиралась клином в лед. Кровь колотилась в висках. Губы пересохли, глаза были широко открыты.