Поиски счастья
Шрифт:
Но бросить нерпу он не решался.
Сипкалюк металась по берегу. Она подбегала то к Тагьеку, то к Тыкосу, хватая его, уже большого мальчика, на руки, то вдруг останавливалась, глядя на мужа, то бежала почти наравне с Тымкаром, отделенным от неё зловещей полосой черной воды, которая, как раскрывающийся веер, становилась все шире и шире…
Дорвавшись до воды, свирепея, ветер срывал брызги и нес их туда, где был Тымкар.
Спускать байдары было опасно: разве выгребешь обратно против ветра! А байдара быстро обледенеет.
Видя, что Тымкар не бросает нерпы, эскимосы громко ругали его: разве он не понимает, что гибнет?.. Гибнет Тымкар! Успеет добежать, пока еще одним концом льдина упирается в береговой припай, — быть ему живому, не успеет — прощай, Тымкар…
Сипкалюк с растрепанными ветром волосами сидела на снегу, обеими руками обхватив Тыкоса, подавленная, беспомощная. Она уже почти не видела Тымкара: слезы застилали ей глаза.
А черный веер раскрывался все шире.
Но Сипкалюк не суждено было вторично овдоветь. Тымкар успел перебраться на неподвижный лед берегового припая.
Эскимосы радостно зашумели, побежали навстречу. И только Сипкалюк, не удержав Тыкоса, осталась неподвижно сидеть на снегу. Силы оставили ее. Она тихо плакала, и слезы каплями вмерзали в ее одежду из шкур.
Льды уносило на юг.
Глава 24
УРОК ГОСТЕПРИИМСТВА
Весна в этот год выдалась ранняя. Льды быстро уходили на север. И сразу же, как только стало очищаться море, контрабандисты устремились к азиатским берегам. Разными широтами тяжело груженные шхуны пробирались к Чукотке и Камчатке.
С подзорной трубой, как адмирал, на мостике «Морского волка» стоял сам чернобородый янки. Минувшей зимой его шхуна побывала в доке. Там сменили двигатель, сделали ледовую обшивку, выкрасили шхуну под цвет моря, вооружили. Никакие встречи в открытом море не страшны были теперь «Морскому волку».
Чернобородый вышел из Нома и держал курс на острова в проливе Беринга. Зимой ему посчастливилось сделать приличный бизнес: по сходной цене он закупил большую партию залежалых товаров. Коммерция эта обещала высокие прибыли. Но сейчас главное было даже не в этом: главное — первому посетить как можно больше поселений и собрать в них пушнину.
Янки спешил.
— Полный вперед! — то и дело кричал он в машину, отрываясь от подзорной трубы.
Шхуна быстро лавировала между крупными льдинами. По бортам шуршала мелочь. Иногда ощущались небольшие толчки. Но хозяин командовал «полный вперед», и моторист выполнял приказание.
Вдали уже виднелись острова.
Капитан поглядел на часы, зажег потухшую сигару.
— Самый полный вперед! — гаркнул он снова.
— Есть, хозяин, самый полный вперед, — послышался ответ.
Но скорость не увеличилась: двигатель и без того работал на пределе.
Солнце спускалось к горизонту. Еще два-три часа, и оно, ненадолго растворившись в зареве заката, начнет снова взбираться вверх. А с началом дня эскимосы могут уйти на промысел, и придется напрасно тратить время, ожидая их возвращения. Надо поспеть к острову до начала охоты.
За долгие годы общения с народами крайнего северо-востока Азии владелец «Морского волка» изучил их быт, мог обходиться без переводчика.
«Язык…» — посмеивался он в густую бороду. Немелькын — хорошо, этки — плохо, неушка — девушка, тумга-тум — друг-приятель, акамимель — спирт, песец, лисица, клык — вот и весь язык, так полагал он. «Да и какой может быть у дикаря язык, — обычно говаривал он приятелям в Штатах, — если ум взрослого эскимоса подобен уму трехлетнего американского ребенка». Об этом свидетельствует в одном из своих трудов и американский «ученый»-эскимосовед.
Острова приближались. Издали они казались мертвыми, но на самом деле в этот час там кипела жизнь. Эскимосы только недавно возвратились с промысла, поделили добычу, разнесли ее по ямам-хранилищам, и теперь женщины варили мясо, а старики важно расхаживали от землянки к землянке.
Берег пустел. Все меньше виднелось людей, и вскоре лишь один Тымкар продолжал вкапывать в землю китовое ребро: он начал строить свою землянку.
Закат пламенел. Пролив расцветился перламутром с оранжево-зелеными прожилками.
— Тымкар, — Сипкалюк выглянула из землянки дяди. — Иди, ты устал, однако.
В ее руках была иголка с тонким сухожилием вместо нитки. Сипкалюк шила меховой полог из шкур: их собрали эскимосы почти из каждой землянки.
— Э-эй! — вдруг возбужденно воскликнула она. — Смотри, смотри! Шхуна идет, Тымкар! — она совсем вылезла из землянки, вся склонилась вперед, приложив ладонь ко лбу, над глазами.
Действительно, к острову подходила шхуна. Тымкар удивился, что сам не заметил ее. Сердце его радостно застучало. Шутка ли, после долгой зимы у них сейчас будет чай, табак и кумач на камлейку Сипкалюк! А может быть, удастся получить и винчестер? Глаза Тымкара загорелись. Он радостно закричал на весь поселок:
— Хок-хок-хок! Шхуна идет. Поднимайтесь, однако.
Сипкалюк уже скрылась в землянке, растолкала Майвик; Тагьека не было дома, он накануне отправился в Ном. Майвик заторопилась, хотя ей и нечего было собирать для обмена: все шкурки, полученные от Тымкара за пользование винчестером, муж забрал с собой. Но все равно, кто же не выходит встречать первую шхуну! «Ничего, — думала она, — лучше идти к шхуне с пустыми руками, чем плыть в Ном».
Ей пришлось и весной выдержать серьезный бой с Тагьеком, но переселиться вновь за пролив она отказалась наотрез. И Тагьек отплыл один, пригрозив, что не вернется совсем.
Прихватив с собой меха, эскимосы вышли на берег, начали готовить байдары к спуску на воду.
Шхуна бросила якорь.
Чернобородый спустился с мостика и направился к трюму-лавке. По той спешке, с какой эскимосы собирались на берег — в подзорную трубу он отлично это видел, — янки безошибочно определил, что явился сюда в эту навигацию первым.
Отперев дверь плавучей лавки, купец зашел за прилавок, зажег фонарь, оглядел товары, закурил. Ароматный дымок сигары струйкой потянулся вверх. Хозяин поглаживал богатую черную бороду.