Поиски счастья
Шрифт:
Послышались возгласы радости и удивления.
— Это ты, однако?
— Этти!
— Василь! — вдруг громче всех раздался женский голос с одной из байдар.
Наталья вздрогнула.
Устюгов поднялся на ноги. На байдаре, откуда назвали его имя, сидели двое: мужчина и женщина.
— Василь!.. — кричал обрадованный Пеляйме, изо всех сил работая веслом.
Энмина, с копьем в руке, похожая в своей шапочке-шлеме на воина, широко улыбалась.
Через минуту молодой чукча-охотник уже перепрыгнул в бот. Он схватил Устюгова за плечи, хлопал по спине, смеялся.
— Смелый! Ох, смелый! — восторженно повторял Пеляйме. — Тумга-тум…
Наталья устыдилась своего подозрения и, тронутая встречей, прослезилась. Энмина смущенно улыбалась. Колька все так же стоял на носу, недовольный, что отец опустил парус и его «корабль» лег в дрейф. Для юного Капитана это переселение было увлекательным приключением, о котором он столько мечтал… Ему не нравилось, что отец не воевал с «пиратами», а обнимался…
— Какомэй… — Пеляйме только сейчас увидел женщину. — Твоя девушка?
— А это сын, Колька.
— Энмина, — вспомнил чукча про свою подругу. — Ты помнишь его, Энмина? Это Василь, — возбужденно говорил он ей, как будто не она первая узнала Устюгова и окликнула.
Другие байдары стали отходить. Каждому хотелось первому сообщить в Уэноме новость: «Таньг Василь тогда перешел пролив и теперь с женой и сыном переселяется к нам. Пеляйме и Энмина пересели к нему в байдару…»
— Это очень хорошо, что ты пришел, — не умолкал молодой охотник.
Колька снова вглядывался вперед. Все шло почти так, как хотелось его воображению: на его «корабле» «пленники», «пиратское» судно взято на буксир…
— Да, да! Это очень хорошо, Василь! Ты мой тумгатум. Ты смелый. Энмина, он перешел тогда на ту сторону, — говорил Пеляйме своей жене, как будто это не было ясно и без слов.
Пеляйме рассказал, что минувшей зимой Энмина перебралась в его ярангу. С тех пор он не оставляет ее одну дома. Она ходит с ним на промысел.
Энмина смущенно опустила глаза. Она была одета, как охотник, — в непромокаемые брюки из нерпичьих шкур, в такие же торбаса, плотно затянутые ремешками, и в легкую летнюю кухлянку. На ее поясе были закидушка и нож. И только черные косы, свисающие на спину из-под шапочки-шлема, выдавали в ней женщину.
В их байдаре лежали лахтак и нерпа.
— «Все равно заберу Энмину», — сказал мне Ранаургин. А я ответил: «Убью». Кочак говорит: «Ты нарушил правила жизни». Теперь всегда Энмина со мной, — закончил Пеляйме и задумался.
— Молодец, Пеляйме! Правильно поступил, — одобрил Василий, выслушав его рассказ.
Женщины молчали, а мужчины все говорили. Иногда, правда, Василий вставлял какое-либо английское слово, но тогда Пеляйме хмурил лоб, слегка поворачивал голову, и Устюгов повторял это слово уже на понятном другу языке — чукотском или русском.
А берег все приближался. И там, в Уэноме, уже знали новость.
Кочак хмурился. Не нравилось ему, что Пеляйме водится с этим таньгом. Уж не таньг ли виноват, что Ранаургин, сын его, остался без жены, а Пеляйме и Энмина нарушили правила жизни?
Ранаургин ходил злой. Он вспомнил, как Устюгов помешал ему унести Энмину в свой шатер.
Бот и байдары еще не причалили, а в пологе шамана уже слышались удары бубна.
— А где Ройс? — вопомнил Василий. «Как-то живется бедняге?» — подумал он.
— Ко-о. В Энурмино, однако, — ответил кто-то из уэномцев.
Глава 27
В БУХТЕ СТРОГОЙ
Все лето у берегов Чукотки сновали «Морской волк», «Китти», «Бобер» и множество других шхун. Русский торговый пароход подошел лишь в сентябре.
Опасаясь неприятностей с властями, капитан наотрез отказался взять на борт беспаспортную семью русского американца. Он посоветовал Василию отправиться за разрешением в бухту Строгую, где находился чукотский уездный начальник — барон Клейст, подготавливая перенесение туда своей постоянной резиденции из Славянска.
В закрытой бухте среди гор стояли шхуна уездного начальника и «Морской волк», знакомый Василию еще по Аляске.
Через несколько дней Устюгов поднимался на крыльцо дома, где временно поместился барон.
В приемной сидело на лавках несколько человек. Один из них — в черной косоворотке — обратил на себя внимание Устюгова своим быстрым и пытливым взглядом, которым он, казалось, хотел проникнуть в самые мысли Василия.
Василий поздоровался и присел на край скамьи. Он был прямо с дороги: в руках винчестер, за спиной котомка.
Из кабинета важно вышел высокий худосочный чиновник в зеленом мундире с металлическими пуговицами, неся под мышкой папку. Он оглядел сидящих.
— А ты что? Вызван? Фамилия?
Устюгов назвал себя, рассказал, кто он и зачем явился.
— Барон занят, — секретарь небрежно отвернулся и сбросил с носа пенсне. Оно блеснуло на солнце и, удержанное шнурочком, повисло на уровне живота.
Человек в черной косоворотке подсел к Василию.
— Будем знакомы, — он протянул руку. — Фельдшер Иван Кочнев.
Секретарь нараспев пробрюзжал из-за своего стола:
— Присутствие — не ярмарка. Его превосходительство терпеть не может… да и мне мешаете.
— Извините, — Иван Лукьянович стал говорить полушепотом.
За дверью слышался восторженный голос «его превосходительства».
— Как это любезно со стороны мистера Роузена! — Барон держал в руках иллюстрированные журналы, которые только что получил от капитана «Морского волка». — Передайте, пожалуйста, мою искреннюю признательность. Право, я теряюсь, чем мне благодарить его за такую заботу и щедрость, — Уездный начальник оглядел стол, где лежали подарки директора: золотой портсигар, блоки сигар, прекрасно изданные книги, А рядом, на полу, стояли круглые картонки с парижскими платьями для жены…