Поиски счастья
Шрифт:
— Выходит, воспользовались янки? Все одно, как у голодного дом купить за краюху хлеба, так, что ли? — гневно спросил аляскинец.
Кочнев изумился точности и ясности, с какой этот простой русский человек дал оценку «уступке» Аляски.
— В столице, Ваня, — вмешалась Дина, — говорят, что Аляска уступлена за вечную дружбу, обещанную Америкой. Но ходят и другие слухи: что якобы в этом преступном деле замешаны очень влиятельные лица и Даже сам великий князь Константин.
— Очень, очень возможно, — согласился Иван Лукьянович. — Слышал и я об этом. Похоже, что без подкупов дело тут не обошлось. Потому, видимо, и за платили смехотворную сумму, что много ушло на взятки великим князьям.
Он не стал развивать свою мысль, увидев, что на лице Устюгова снова появилось выражение настороженности.
— А многие считают, — продолжала Дина, — что Александр Второй просто избавился от «очага революционной заразы», как он называл калифорнийские владения России. Ведь известно, что там было много недовольных, сумевших в свое время скрыться от царской немилости.
Устюгову вспомнились открытки с изображением чека. Он рассказал о них и закончил:
— Теперь понимаю. Боятся янки, чтоб обратно не отобрали. Оттого и носятся со своим чеком.
— Плохие, плохие у нас с вами соседи, Василий Игнатьевич!.. — повторил Кочнев. — А знаете, я напишу товарищам в столицу, как вы сравнили эту покупку с приобретением дома за краюху хлеба.
— А все-таки, значит, продали? — грустно, как бы сам себе, сказал Устюгов, тяжело вздохнул и покачал головой.
Видно, до этого времени где-то глубоко в душе еще теплилась у него искра надежды на то, что его родная земля не продана «янкам». Но вот встретился человек, который лишил и этой надежды.
Собеседники смолкли. Вдруг Устюгов снова оживился.
— Сказываете, совсем задарма могли янки забрать Аляску? — И, не дожидаясь ответа, заявил: — Ни в какую не забрали бы. Нешто отступились бы мы от наших земель? Оружно поднялись бы, как один человек! А нас там немало… К тому же эскимосы, алеуты, индейцы завсегда с нами в дружбе. А кабы еще подмога от царя подоспела… Неправильно царь сделал, не спросясь нас.
Дина и Иван Лукьянович внимательно слушали.
— Опять же, — Василий поднялся на ноги, — кабы янки начали силой захватывать наши земли, война получилась бы. Ну, пущай, скажем, потеснили бы нас, а подмога подошла — и снова… А то взяли и задарма отдали, — Устюгов развел руками, не понимая, как это — царь, а не додумался до такого вместе со своими министрами…
— Вот с подмогой-то, Василий Игнатьевич, дело и обстояло неважно, — сказал Кочнев.
— Что же теперь делать? — помолчав, опять спросил Василий. — Куда податься?
— Во всяком случае, не в Америку, — ответил ему Иван Лукьянович.
Неожиданно Василий засобирался.
— Спасибо вам, люди добрые! За все спасибо.
— Вы куда? — всполошилась Дина. — Оставайтесь, отдохните хотя бы до завтра.
— Нельзя. Семья ждет — жена, сынок.
Сердце Дины защемило. Вот и у него есть сын, а они в ссылке не могут разрешить себе счастья иметь ребенка…
…Василий шагал назад, в Уэном. Много узнал он здесь, в доме ссыльного лекаря. «Хороший, видно, человек, — думал он, вспоминая не столько даже слова, сколько поразивший его взгляд пытливых и умных глаз своего нового знакомого. — Знать бы, за что его определили сюда… Не за малую обиду, должно, против царя пошел…»
Глава 28
ВМЕСТЕ С ЧУКЧАМИ
Устюговы зимовали вместе с Пеляйме. Тесно, непривычно жилось им в яранге, но деваться было некуда.
— Потерпи малость, Наталья, — говорил Василий жене, — получим вот паспорт российский и подадимся на Амур-реку, Избу срубим. Заведем корову…
— Чем этак на шкурье-то валяться, Вася, лучше уж у Савватия жить… Вот, гляди, ребенок родится у них — и совсем не повернешься, — сетовала Наталья.
Один Колька, кажется, был доволен всем. Дотемна носился с новыми приятелями по поселку, а потом спал, не ворочаясь и не просыпаясь.
Однажды утром, когда Энмина вышла, Василий долго говорил с ее мужем по-чукотски, показывая на один из углов спального помещения и что-то отмеряя. Пеляйме улыбался раскосыми глазами, изредка выражая возгласами удивление, соглашался, но в конце концов сказал, что придется об этом спросить Энмину…
Дождавшись прихода хозяйки, Василий изложил ей свой проект. Пеляйме не возражал, Энмина согласилась.
Вскоре жилище заполнилось жердями, шкурами, ремнями, а к ночи в углу появились неширокие полати, сверху донизу завешенные красным простеганным одеялом. Колькино место оказалось под полатями, Наталья и Василий разместились наверху. Правда, ни им, ни Кольке невозможно было на своих постелях стать даже на колени, но сооружение это устраивало всех жильцов: стало просторнее, на полу освободилось почти два места.
Только Пеляйме ночью сказал жене:
— Однако, смеяться станут чукчи…
— Слышь, Вася, подвинься, — послышался голос за ватной перегородкой, — звон развалился как!
— В тесноте — не в обиде, — Василий повернулся на бок. — Сама просила горенку…
Угомонилась и Наталья.
Опасения Пеляйме все же оправдались: в Уэноме неодобрительно отзывались о нововведении в жилище «таньга Пеляйме», как в насмешку его стали называть. К тому же в поселении стало известно, что Наталья заставляет Энмину каждое утро мочить лицо водой, а Энмина приучает мужа. Чтобы скрыть это от уэномцев, Пеляйме, отправляясь в поселение, снова мазал себе лицо копотью, обильно оседающей от жирников на стенках спального помещения. Тем не менее прозвище «таньг Пеляйме» укрепилось за ним с той поры еще прочнее. Впрочем, говорили о Пеляйме без злости.
Другое дело — Кочак. Он во всем усматривал нарушение «правил жизни».
— Заболеет, умрет! — каркал он, накликая беды на Энмину…
— Да не слушай ты этого брехуна! — успокаивал подругу жены Устюгов.
Пеляйме был рад приходу Василия. Теперь Энмина всегда с Натальей, и он может спокойно уходить на промысел, зная, что Ранаургин не посмеет обидеть его жену.
На охоту мужчины ходили вместе. Пеляйме чувствовал себя на льдах превосходно: ловко прыгал с льдины на льдину, переползал, прятался за торосами, подбираясь к зверю. Внезапно вскидывал ружье, стрелял, в разводье летела закидушка, и через минуту-другую у ног охотника лежала жирная нерпа, Василий же нередко возвращался с моря без добычи.