Поиски счастья
Шрифт:
Устюгов снова задумался, опершись плечом о стойку с книгами.
«Рабы»… Знал он, что и теперь порою исчезали люди. Говорили, что их увозят на кораблях и продают в рабство. «Как можно жить в такой стране?.. — думал он. — Вот Наталью снасильничать хотели, батю зашибли насмерть, разорили…» Вспомнились суд, переход пролива, Ройс, Джонсон, Пеляйме. «Остановлюсь у него, — прикидывал он. — А там, глядишь, подвернется какой русский корабль. Сказывал этот самый Богораз — много, мол, добрых земель по реке Амуру. Занимай любое угодье. Леса, говорит, богатые, зверя всякого, рыбы много. А главное — люди-то кругом свои, православные. Там и до начальства дойду, спрошу: «Это как же, мол, так — русские-то люди тут маются? Аль вы не знаете про них?..» Глядишь, озаботятся. Но как ни ладно все получалось в мыслях, а сердце Василия щемило и щемило. Тридцать с лишним лет прожил он здесь, дед и отец всю жизнь провели на Аляске, а он вот задумал уезжать… «Тяжко. Неладно все как-то вышло…»
Из кухни появилась Наталья, худая, бледная.
— Сходил бы на берег, поглядел. Подсох может. Скорее уж, что ли… Совсем извелась я, Вася, — она прильнула головой к его плечу.
— Принесет вот Колька вечером расчет, купим, что решили, в дорогу, а даст господь погоду — завтра и тронемся.
Наталья тихо плакала. Неизвестность пугала ее. Шутка ли, бросить все родное и податься в экую даль.
— Не изводись попусту. Бог милостив. Сыщем правду. Заживем.
— Верно, всей душой верю. Это я так… И трудно мне, но и здесь — до того ж тошно… Сил боле нету, Васенька. Ступай погляди корабль-то, — сквозь слезы в больших серых глазах уже улыбалась Наталья.
— Предерзостен ты, чадо! Ну, что ж, уж коль решился — благословлю, — отец Савватий перекрестил и трижды поцеловал Василия.
Провожающие стояли мрачные. Женщины всхлипывали.
— С богом, чадо! Поспешай!
Но Василий медлил, почти не слышал слов батюшки. Задумчивый, он нагнулся, взял горсть земли, завязал ее в платок и спрятал за пазуху. «Пусть смешается с землей российской».
— Святое дело свершил, сын мой, — одобрил Савватий.
Василий подошел к старику.
— Прощай, дед! Не поминай лихом!
— Не забывайте про нас, горемычных. До самого царя дойди, — напутствовал Устюгова пожилой многосе мейный сосед. — Все обскажи. Ведь нас тут, по Русской-то Америке, ох, много страдает! — вздохнул он.
Всех обошел Василий, со всеми простился по-христиански, а напоследок опустился на колено и поцеловал землю. Хоть и горькая она была для него, а все же родная. И чуяло, видно, сердце, что покидает он ее навсегда.
— Прощайте, люди, — зажав в кулак бороду, хрипло произнес он наконец и быстро пошел к борту, где уже давно сидели Наталья и Колька.
Отцу Савватию показалось, что по заросшему лицу Василия скользнула быстрая слеза.
…Ночуя в палатке на берегу, пять дней Устюговы шли морем вдоль берега на север, пока не достигли мыса Уэльского, откуда всего двадцать миль до островов Диомида в середине Берингова пролива. Потом, выждав погожий день, помолились и взяли курс на запад.
— Не печалься, Наталья. То мачеха наша была. Идем к матери родной. Радоваться надобно.
— С того и плачу! Не верится, что наконец-то среди своих будем. Радостные те слезы, Вася. Смелый ты у меня! Эдак никто еще не отваживался. Гляжу: открытым морем идем, а ты спокойный, как дома.
Колька, светловолосый подросток, с большими, задумчивыми, как у матери, глазами, стоял на носу бота, воображая себя капитаном. Он то и дело прикладывал ладонь козырьком над глазами, разглядывал острова.
Парус шумел. По борту пошлепывала волна. Василий сидел на корме. Одной рукой управлял рулем, другой — парусом.
— А как не будет ноне кораблей, зимовать-то где тогда станем? — спросила Наталья.
— Свет не без добрых людей. Есть у меня знакомый один — чукча Пеляйме. У него и приткнемся пока.
Ветер крепчал, Василий все ниже спускал парус.
— Ну, капитан, — окликнул отец сына, — скоро ль достигнем земли?
— До острова пять миль! — звонко прокричал Колька и снова отвернулся.
Наталья улыбнулась, довольная, что вот вырвался ее первенец на свежий ветер, а то совсем, гляди-ка, стал чахнуть парень.
Эскимосы помогли вытащить бот Устюгова на берег острова, увели путников в землянку, накормили.
— Ночуйте. Море гневается, — сказали они.
Островитянам не приходилось видеть, чтобы русские, как эскимосы, переселялись с одного берега на другой. Таньги издавна жили на обоих побережьях и выходили далеко в море только на больших кораблях. А тут какой-то таньг с женой и сыном перебирается за пролив. «Быть может, плохой человек? Возможно, в землянку позвали напрасно?»
Устюговы сидели в жилище старика Емрытагина. Жилище это отличалось от чукотской яранги только тем, что было наполовину вкопано в грунт.
— Почему уходишь? — по-русски спросил седой хозяин.
Колька хмыкнул: ему показалось смешным произношение старика. Мать дернула его за руку, строго посмотрела, и его веселье сразу исчезло.
— Разорили вконец. Невмоготу боле.
По выражению лиц эскимосов Василий догадался, что его не поняли.
— Отняли дом. Землянку отняли. Все забрали.
— Э-эх, — послышались сочувственные голоса. — Американы?
Устюгов утвердительно кивнул головой.
— Знаем. Жадные, обманщики, плохие людишки.
Помолчали.
— Однако, быть может, ты убил человека? Тебя искать не будут? — спросил старый Емрытагин.
Он слышал от Тымкара, как в Уэноме таньг-исправник искал другого таньга и хотел сжечь поселение и убить всех мужчин. Едва откупились пушниной тогда чукчи.
Нет, Устюговых никто искать не будет. Островитяне успокоились. Василий рассказал, что хочет дойти до самого большого начальника и поведать ему о том, как тяжко живут русские за проливом, как обижают их янки. Вначале слушатели приняли это за сказку, но сказка им понравилась. Они и сами могли бы многое рассказать о своих обидах на людей с того берега.