Покаяние
Шрифт:
ГОЦЛИБЕРДАН. Интервью? С кем?
МАРИЯ. Кажется, «Вашингтон Пост». Я уже запуталась в этих названиях. У меня своей работы полно, в конце концов.
ГОЦЛИБЕРДАН. Не все скоту масленица, будет и «Вашингтон Пост». Надеюсь, он не пьяный поедет?
МАРИЯ. Это я надеюсь, что не пьяный. К чему ты это, Гоц?
ГОЦЛИБЕРДАН. Если ты останешься в Сумерках, я мог бы заехать к тебе.
МАРИЯ. Я на работе. Ты должен повесить трубку, или я сделаю это сама.
ГОЦЛИБЕРДАН. Я всё так же люблю тебя, моя киска.
IV
Кочубей,
КОЧУБЕЙ. Откуда у вас такой хороший русский?
МОРФИН. О, спасибо. Не очень хороший. Я родился в России. Точнее, я родился в Советском Союзе. Я жил здесь до шести лет. И до шести лет говорил только по русскому.
КОЧУБЕЙ. Очень интересно. А кто ваши родители?
МОРФИН. Так, помните, спрашивали большевики: а ваши кто родители? что вы делали до семнадцатого года.
КОЧУБЕЙ. Нет-нет, что вы, я не в том смысле…
МОРФИН. Отец – шахматист. Мать – мещанка. Они уехали из СССР в 78-м году. Я учился в Америке. В школе, колледже и университете.
КОЧУБЕЙ. Как это – мещанка?
МОРФИН. Так по-русскому не называется? Вы слишком похвалили меня. Та, кто сидит дома и занимается домашним хозяйством.
КОЧУБЕЙ. Это домохозяйка.
МОРФИН. Да, домохозяйка. ДОмОхозяйка, так?
КОЧУБЕЙ. Домохозяйка. А вот мой отец был первый секретарь Ташкентского горкома партии. Еще молодым.
МОРФИН. Я хотел спрашивать вас про ваших родителей. Но не с самого начала. Но если вы уже заговорили, продолжайте, пожалуйста.
КОЧУБЕЙ. Продолжать? А куда?
МОРФИН. Дальше, прямо. Ведь ваш отец был из советской номенклатуры, не был ли?
КОЧУБЕЙ. В 39 лет он стал первым секретарем Ташкентского горкома партии. Это довольно молодой возраст по тем временам. Мы все жили в Ташкенте. Но мама очень хотела уехать в Москву, и он согласился на замминистра мелиорации. На понижение согласился. Хотя почему – был? Мой отец жив. Тамерлан Пурушевич? Он точно жив. Хотя я, конечно, могу ошибаться. Хотите, я позвоню жене и узнаю? И уточню?
МОРФИН. Э-э-э… Единственное, в чем я уверен, – что мой отец мертв. Он умер 11 лет назад. Во время турнира в Гронингене. За шахматной доской. Испанская партия.
КОЧУБЕЙ. Людочка, соедини меня с Марией Игнатьевной!
МОРФИН. Давайте я пока спрошу вас. Ваша семья когда переехала из Ташкента в Москву?
КОЧУБЕЙ. Году в 71-м. Или 72-м. С возрастом память начинает немного подводить. Но немного. В основном я всё помню. Я закончил школу. В 17 лет. Я 54-го года. Значит, это было в 71-м. Если бы отец остался в Ташкенте, он дорос бы до первого секретаря Узбекистана. А потом бы, после СССР, стал президентом Узбекистана. Кровавым тираном и деспотом. Узбекбаши. И вы бы брали интервью не у меня, у него. А я возглавлял бы Хельсинскую группу и вызволял узбекских диссидентов. Пока отец не посадил бы меня в зиндан. Хороший сюжет, правда?
МОРФИН. А как было на самом деле? Вы сказали, ваш отец стал заместителем министра.
МОРФИН. На самом деле. Мама обязательно хотела, чтобы я учился в Москве. То есть чтобы я получил в Москве высшее
МОРФИН. Что это значит?
КОЧУБЕЙ. Союзные республики имели квоты в московских вузах. Чтобы не дискредитировали нацменов. Вот я и пошёл как нацмен.
МОРФИН. Нацмен – что это? Я слышал слово «нацбол».
КОЧУБЕЙ. Нацмен – это национальное меньшинство. Я пошёл как узбек, хотя узбеком я не был. В общем-то, я и сейчас не узбек. Я даже меньше узбек, чем тогда. А «нацбол» – это что?
МОРФИН. Нацбол – это национал-большевик. Лимонов – слышали?
КОЧУБЕЙ. Какая-то гадость, да-да. Они, кажется, забрызгали мне костюм майонезом в Манеже. Когда я выступал. В честь открытия выставки «300 лет русского либерализма». Хороший был костюм, «Патрик Хельман». Так и не отстирался. Жена говорит, так и не отстирался. Людочка, ты соединяешь с Марией?
ГОЛОС НЕВИДИМОГО СУЩЕСТВА. Мария Игнатьевна обещала перезвонить через семь минут.
КОЧУБЕЙ. Отменно. Великолепно. Вы что-то спрашивали?
МОРФИН. Я спрашивал, как ваш отец поехал в Москву.
КОЧУБЕЙ. Мама хотела, чтобы я учился в МИМО. А раз я там учился, то и семья должна была оказаться в Москве. Я был на втором курсе. Отец перевелся на должность заместителя министра мелиорации. Это было ниже, чем первый секретарь столицы союзной республики. Но зато нам сразу дали трехкомнатную квартиру. В кирпичном совминовском доме, на Больших Каменщиках. А потом папа дорос до завотделом сельского хозяйства ЦК. Уже при Горбачеве. И нам дали новую четырехкомнатную квартиру. В цэковском доме на Патриарших. Вот так примерно. А старую при том – не забрали.
МОРФИН. Ваш отец дружил с Горбачевым?
КОЧУБЕЙ. Дружил? Наверное, нет. Он по линии Минмелиорации часто ездил в Ставрополь, где Горбачев был первым секретарем. Они ценили друг друга. Когда Михал Сергеич стал секретарем по сельскому хозяйству, он пригласил папу заместителем заведующего отделом. А когда стал генсеком, папа сделался завотделом. Такая примерно история. Личной дружбы не было. Мои родители никогда не были у Горбачева дома.
МОРФИН. Есть версия, что Горбачев помог вам стать редактором экономики газеты «Правда».
КОЧУБЕЙ. Это чепуха какая-то.
МОРФИН. Почему? Разве было не так?
КОЧУБЕЙ. Я не знаю, кто продал вам эту версию…
МОРФИН. Я получил ее бесплатно. Свободно, как у нас говорят.
КОЧУБЕЙ. Я понимаю. Это так у нас говорят, что продали. Но к моему приходу в «Правду» Горбачев никакого отношения не имел.
МОРФИН. А как же это произошло?
КОЧУБЕЙ. Очень просто. Я сидел в своем кабинете. В Институте экономики Академии наук. Маленький кабинет, метров 11, в лучшем случае – 12. Я был заведующим лабораторией. Раздался звонок. Это звонил телефон. Главный редактор газеты «Правда». Он пригласил меня приехать и стать редактором отдела экономики. Вот и всё.