Покаянные сны Михаила Афанасьевича
Шрифт:
— Поясняю. Цель этих финансовых затрат — доказать преимущества нашего кандидата, его интеллектуальное превосходство над соперником. Дело это непростое, требуется вовлечь в процесс как можно более широкие слои народонаселения.
— А почему не сделать проще? Ну, скажем, разослать всем гражданам программу кандидата, биографию.
— Вы не понимаете специфики процесса, Майкл. — Джон отхлебнул виски и продолжал: — Народ, он тоже разный. Кому-то ничего не надо разъяснять, он сам все понимает. А есть и такие, которым нужно вдалбливать, причем помногу раз. К тому же американцы очень ценят общительность кандидата, им надо посмотреть на него вживую, а
— Выходит так, что нужно всем понравиться. Наобещать как можно больше. А в тонкостях политики народ все равно не разбирается… — Я чувствовал, что снова говорю что-то не то, однако не мог остановиться.
Впрочем, на Джона тоже подействовало выпитое виски. Будь мы оба помоложе, наверное, не дошло бы до такого предела откровенности, когда все мысли, как на аукционе, выставляют напоказ. Естественно, в расчете на то, что заплатят подороже. Но тут, конечно, дело было не в деньгах. Я-то ожидал — чем больше говорю, тем больше услышу возражений, а там, глядишь, и разберусь, что тут к чему. Однако, как ни странно, Джон и не думал меня опровергать.
— Все именно так, — усмехнувшись, согласился он. — Народ, он как дитя. Пока не поднесешь ему на блюдечке, да не погладишь по головке, да колыбельную на ночь не споешь… В общем, в этом деле нельзя полагаться лишь на случай, мы просто обязаны держать руку на пульсе времени.
— Но стоит ли тогда тратиться на выборы? А что, если двум партиям между собой договориться, кому в ближайшие четыре года будет принадлежать власть?
— Нет, так нельзя. Народ должен быть уверен, что именно он властвует. Это ради всеобщего спокойствия. К тому же и договориться очень сложно. Хотя у демократов и республиканцев программы, по большому счету, не отличаются ничем, но вот интересы разные.
— Я этого не знал…
Джон, словно бы сочувствуя мне, изобразил скорбную мину на лице.
— В том-то и дело, Майкл. Все ваши заблуждения от недостатка информации. — Но вот уже махнул рукой и улыбнулся. — Закончите ваш фильм, и приезжайте-ка в Нью-Йорк. Поживете здесь, тогда и вопросов станет меньше. А может быть, и насовсем останетесь. Нам талантливые люди ох как нужны, вы здесь не пропадете. Кстати, у меня есть надежные партнеры и в издательствах, и в Голливуде. Так что можете рассчитывать…
— Неужели вам своих талантов не хватает, Джон?
— Хватает, это не вопрос! Но тут ведь вот какая штука. Стоит эмигранту пожить у нас с десяток лет, обзавестись собственностью, заиметь солидный счет в банке, как наблюдается некий нежелательный эффект. Ну словно бы у него мозги жиреют. Увы, это обратная сторона благополучия. Так что время от времени нам просто необходимо влить свежую кровь. Иначе может произойти то же, что некогда случилось с Древним Римом. Ну да вы и сами знаете.
Честно скажу, перспектива ожирения мозгов меня нисколько не прельщала. Даже если случится только через десять лет. А что потом? Вспоминать о славном прошлом и поучать вновь обращенных, как нужно действовать, чтобы добиться быстрого успеха? Нет уж, простите, это совсем не для меня.
И вообще, стоило ли тащиться в такую даль, чтобы получать наставления, что и как писать? Да пусть своими советами подавится! Вот именно это я бы и сказал, если бы речь шла о моем романе. Однако у фильма есть своя специфика. Тут я и в самом деле дилетант. А потому приходится,
Была еще одна цель у этой неожиданной поездки. Уж если появилась такая редкая возможность, хотелось бы хоть что-то новое узнать о Кире — чем увлекалась, круг знакомых… Да что говорить, я просто обязан разобраться, какой же она стала после того, как перебралась в Нью-Йорк.
Адрес дома, где жила когда-то Кира, Поль мне сообщил и даже предложил подвезти до места. Однако я бы предпочел обойтись при этой встрече с прошлым без свидетелей. Он высадил меня на Второй авеню, где-то у Семьдесят девятой стрит, а дальше я пошел пешком. Иду, поглядывая по сторонам и подмечая интересные подробности. А вдруг пригодится, если захочу написать о своем открытии Америки…
Это случилось на перекрестке. Только я повернул за угол, намереваясь обозреть окрестности Восьмидесятой стрит, как передо мной возникли двое дюжих полицейских. И где они таких берут? Видимо, приходится изрядно посидеть на спецдиете, прежде чем обретешь нужные кондиции. Но вот пока я об этом размышлял, копы достали револьверы и, наставив их на меня, принялись что-то орать. Если бы кричали по-русски или на латыни, знал бы, что ответить, но вот тут… Только догадался поднять руки, однако и этого им показалось мало.
— Да что вам надо-то? — кричу.
И вдруг слышу:
— На колени, мать твою! А не то дырку в голове сделаю!
Эти слова на чистом русском языке произнес белобрысый коп с бульдожьей мордой…
В голове промелькнуло: вот она, хваленая их демократия! Стоит человека в чем-то заподозрить, как все — девять граммов и душа из тела вон. Только и останется, что безымянная могила на пригородном кладбище. А то и вовсе бросят труп на пустыре.
Силу, признаться, я и прежде уважал. Но чтобы встать на колени перед этими… Да пусть хоть все тело продырявят! С какой стати буду признавать, что в чем-то виноват? Пусть для начала представят доказательства, зачитают мне мои права. Да где, в какой их декларации записано, что человек должен стоять перед ними на коленях?
Откуда что взялось, я этого не знал. Да, в сущности, никогда не замечал за собой подобной смелости.
И от Петлюры, и от красных приходилось драпать. А потому что одно дело — обругать кого-то в разговоре или написать на эту тему фельетон, но тут, когда дуло сорок пятого калибра смотрит прямо мне в глаза… тут требовалось совсем другое. И только уже потом, когда все завершилось по-хорошему, подумал: а не в том ли здесь причина, что есть большая разница, перед кем вот так стоять? Перед большим начальником пасть ниц не очень-то зазорно, особенно если от него зависит, как сложатся обстоятельства дальнейшей моей жизни. Но вот от этих чего хорошего мне ждать? Ни вида на жительство, ни гонорара за издание романа… Только лишь мат-перемат на непонятном языке.
Уже толпа собралась, что-то мне кричат. Видимо, советуют, что нужно подчиниться. А я стою, держу руки над своею головой и думаю: зачем только нелегкая занесла меня сюда? Ведь если пристрелят, даже у могилки некому поплакать. Марина далеко. Поль тоже, по большей части в Европе околачивается. От Джона сострадания и вовсе не дождешься. Тогда зачем? И вот только решил, что самое время опуститься на колени, как внезапно крики смолкли.
Когда открыл глаза, копы уже убрали револьверы, а тот, мордастый, с кем-то разговаривал по рации. Затем подходит ко мне и говорит: