Поклонитесь колымскому солнцу
Шрифт:
Вскоре Тимофей Васильевич откочевал на новое место, и мы, потеряли друг друга из виду — тайга и тундра беспредельны!
Лет пятнадцать спустя, уже после войны, ехал я отдыхать на курорт Талая. Дорога моя пролегала через те же маяканские места, где обосновался орочельский колхоз. Я попросил показать мне дом председателя. Орочонок — круглый, как шар, в расшитой шубке, в теплой меховой шапке, в беспалых рукавицах на помочах, чтобы не потерял, — привел меня к высокому крыльцу деревянной избы, стоящей на подклети, забранной тесом. Добрая эта изба была мастерски срублена в лапу, проконопачена, надежно
Хозяином ее оказался мой давний знакомый Тимофей Васильевич Акимов. Оба мы за полтора десятка лет не стали моложе, загрубели на колымском ветру и солнце, но сразу узнали друг друга и очень обрадовались встрече.
— Удружил! Спасибо, — говорил Тимофей Васильевич. — Как же, как же — председатель. Помаленьку хорошо живем. Анюта, картошечки нам на сальце… Своя, своя. Три гектара сеем, — многозначительно подчеркнул хозяин. — Своя картошка у нас теперь…
Три гектара посевной площади на целый колхоз, по нашим степным понятиям, могут вызвать улыбку. Огород! Но если эти три гектара отвоеваны у вечной мерзлоты, если каждый корень долгие недели выращивали под теплой крышей в глиняном горшочке, если в грунт с наступлением тепла картошку высаживали рассадой, если у людей здесь на земледелие в запасе три относительно теплых месяца, а у них еще стадо оленей в 3000 голов, кочующее в тундре, бригада охотников, промышляющая пушнину в тайге, рыбаки, добывающие рыбу из-подо льда, — тогда эти три гектара собственного картофельного поля — заслуженная гордость приполярного колхоза.
Жена Тимофея Васильевича молчаливо, но приветливо и улыбчиво поливала мне на руки теплую воду над большим эмалированным тазом; дала чистое полотенце. А потом втроем мы сели за стол. Дети председателя учились в школе-интернате.
Сразу после ужина хозяйка ушла отдыхать. Она спала за перегородкой на широкой кровати, под теплым заячьим одеялом, на высокой подушке в пестрой ситцевой наволочке. Анна Трофимовна уже несколько лет работала на колхозной ферме телятницей. Нелегкое это на Севере дело. Сильно устала за день. Спала крепким сном.
А мы с Тимофеем Васильевичем проговорили до утра, вспомнили кочевье в тундре, давнюю нашу разведку. Гостеприимный хозяин весело посмеивался, похлопывал меня по коленям и все повторял:
— Было, всё было!
«Тайга отступает»
Отступает враг. А тайга? Враг ли она человеку? Почему ей суждено отступать под его натиском?
Слова «тайга отступает» стали на Колыме чем-то вроде победного клича. А мне всегда грустно было их слышать…
Русские люди разведали этот край лет триста тому назад, когда в 1638 году сотник Иван Постник с казачьей ватагой проник к верховьям Индигирки.
Советская власть утвердилась на окраинном Северо-Востоке России году в двадцать четвертом. К этому времени «туземцы» задолжали русским и американским хищникам и своим доморощенным «князьям» за боеприпасы сорок тысяч белок.
Списание этого «долга» стало одним из первых государственных актов новой власти в Колымском крае. Видно, могучие силы развязала Советская власть на Колыме. Началось ее стремительное развитие.
Сегодня
Есть у нас все основания гордиться теперешней Колымой. Прииски и рудники, фабрики и заводы, включая литейное, электротермическое и мартеновское производство, угольные шахты и карьеры, автомобильные шоссе, морские порты и речные пристани, всеобъемлющая почтовая, телефонная и телеграфная связь, рыбные промыслы и пушные фактории, оленьи стада и северные огороды колхозов и совхозов, пищевые и витаминные комбинаты, исследовательские институты, школы и техникумы, пединститут, свое издательство и десятки газет, больницы и санатории, Дома и Дворцы культуры, стадионы и яхт-клубы, уникальный Магаданский краеведческий музей, театры и кинематографы, города и поселки — вот что такое сегодняшняя Колыма.
Будучи в тех краях, мы читали «Советскую Чукотку» и знали, что набирала ее чукчанка. Мы входили в рубленую якутскую избу и видели накрытые одеялами кровати и электрические лампочки. В амбулатории нам лечила обмороженные пальцы орочонка в ослепительно белом халате. Эвенки и камчадалы учились по своим национальным букварям… Спасено от вымирания множество маленьких народов Севера. В короткий срок, в миг истории удалось приобщить их ко всему достоянию современной цивилизации, вплоть до телевизора! Я не знаю чуда чудесней!
Вся обжитая Колыма пропитана смоляным духом окантованных лиственниц, прокурена жарким дымком кедрового стланика. Вся она покоится на оттаянной или, наоборот, законсервированной мерзлоте. Вся она жмется к своей трассе. Вся она на месте вырубленной и раскорчеванной тайги.
Я любил бывать в тех местах, жизнь которым дала наша разведка. Однако всегда с тоской и тревогой замечал исчезновение тайги далеко окрест: лес сведен, ключи и речки обмелели, зверя, рыбы и птицы стало намного меньше.
Конечно, колымская тайга — зеленый океан. Овладели мы в нем пока только узенькой придорожной полоской. Тайги на Колыме много. И все-таки не нарушить бы нам равновесия колымской природы, не обратить бы отступление тайги в ее паническое бегство, не оголить бы край, не опустынить его. Не забыть бы нам Марксовой тревоги о том, что если культура развивается стихийно, она оставляет после себя пустыню.
Все страшно убыстрилось в наши дни. Триста лет дремала Колыма с того времени, как открыли ее русские люди. А нам не понадобилось и десяти лет, чтобы взять в крае доступное золото, разведать и обжить на западе студеную Индигирку и на востоке еще более суровую Чукотку.
Сегодня мы и вооружены по-другому. На месте кайла и тачки — гидромонитор и драга. На месте крошечных электростанций, движимых дизельным топливом или напором ледяных речушек, забранных в бесконечные деревянные лотки, — Билибинская атомная электростанция и Вилюйский гидроузел в зоне вечной мерзлоты по ту сторону Лены. А теперь вот и Колымская ГЭС. Вместо маломощных полуторатонок с газогенераторами на древесной чурке — грузовые вертолеты и могучие автопоезда на особой резине, словно не замечающей страшной зимней стужи.