Покорение Южного полюса. Гонка лидеров
Шрифт:
После трудного восхождения восемнадцать выживших собак были ещё более голодными, чем раньше, и заметно похудели. Амундсен изначально планировал на этом этапе похода откормить их мясом убитых животных. Он был убеждён, что свежее мясо и изменение питания хорошо повлияют на физическое состояние собак, поскольку ежедневного фунта пеммикана им было явно недостаточно.
Собак не пришлось уговаривать. Как только с туш сняли шкуру, они по-волчьи набросились на своих погибших друзей, которые таким образом сослужили последнюю службу экспедиции.
Кроме того, Амундсен считал — и оказался прав, — что свежая собачатина поможет предотвратить цингу, и потому убедил людей есть мясо своих старых товарищей. Как бы то ни было, голод
Здесь, в «Лавке мясника», на расстоянии 274 миль от полюса, Хассель оставил свои сани. Из восемнадцати оставшихся собак составили три упряжки, которыми управляли Бьяаланд, Хелмер Ханссен и Вистинг.
«Лавка мясника» — довольно неприятное место — располагалась на открытом отроге горы Дона Педро, где твёрдый, как кремень, снег был плотно утрамбован ветром. Везде людей подстерегали предательские заструги, вырезанные постоянными бурями. Амундсен собирался остаться там на два дня, но буран задержал их на четыре. Фраза «не было бы счастья, да несчастье помогло» в данном случае оказалась справедлива как минимум в отношении животных. Хаски отчаянно нуждались в отдыхе. Два лишних дня покоя, свежее мясо, возможность расслабленно поваляться на снегу, не обращая внимания на ветер, позволили им как следует отдохнуть после тяжёлого восхождения. Хорошо это или плохо, но собака быстро приспосабливается к любой ситуации — это начальный курс управления ею. Для людей вынужденная задержка стала ниспосланной небом возможностью акклиматизироваться на высоте, хотя они этого сами не понимали в полной мере. «Чёрт бы побрал это ничегонеделание!» — восклицал Бьяаланд после четырёх дней заточения в спальном мешке и безуспешных попыток спать по восемнадцать часов в сутки, беспокойно ворочаясь с боку на бок. Расслабиться мешала необходимость дышать разреженным воздухом на высоте 10 тысяч футов над уровнем моря, пока в стены палатки барабанит ветер и скребётся снег… На пятый день, 26 ноября, буран по-прежнему свирепствовал и не сдавал позиций. Но теперь, разозлённые и, возможно, подгоняемые мыслями о Скотте, все с готовностью поддержали Амундсена, который решил отправиться в путь немедленно, во что бы то ни стало.
Это был тяжёлый день. Северо-восточный штормовой ветер сбивал с ног. Собаки вообще не хотели двигаться, потому что, по словам Амундсена, «объелись своими товарищами».
Они находились в том районе, где ледяная шапка начинает разбиваться на ледники, «вытекающие» из неё. Это был массив «потревоженного» льда, мрачное место, полное ловушек: поля, испещрённые скрытыми расщелинами. Даже при наличии карты и хорошей погоды здесь требовалась предельная осторожность. Однако в тот момент это место не просто отсутствовало на картах — оно скрывалось от путешественников в пелене бесконечной метели.
Амундсен признал в своём дневнике, что тот день был далеко не идеальным для начала похода в неизвестность:
Сразу всё пошло не так. Нам приходилось преодолевать огромные заструги, [но они] постепенно уменьшались в размерах, пока местность не стала совсем гладкой. Скольжение, однако, было отвратительным: снег налипал, как клей. Собакам приходилось очень тяжело. Шёл снег, который в сочетании с сильной позёмкой делал почти невидимой упряжку, бегущую перед санями.
Это явление называется «белая мгла». Амундсен даже не мог определить, спускаются они или движутся в гору. На самом деле за первые несколько часов они пересекли местность, расположенную между двумя отрогами горы Дона Педро, и сейчас почти наверняка медленно поднимались. Примерно в час дня снегопад начал стихать. Амундсен не знал, оказался он на плато или возвращается на Барьер, движется вглубь территории или направляется к обрыву. Тем временем явно начался спуск, и собаки перешли на галоп, выйдя почти полностью из-под контроля. «Продолжать эту гонку в полной темноте, — записал Амундсен в дневнике, — было безумием». Он решил остановиться. Пришлось перекрикивать ветер, чтобы его приказ услышали остальные. Хелмер Ханссен, двигавшийся первым, был вынужден опрокинуть свои сани на бок, чтобы остановить их. На него наткнулись две другие упряжки, шедшие сзади. Они разбили лагерь прямо там, посредине этого неудобного склона, и отправились спать в надежде на затишье. Несмотря ни на что в тот день они прошли десять миль.
Буря стихла лишь в три часа утра. Передышка была короткой, но они спали очень чутко и потому вовремя выскочили из своих спальных мешков, чтобы измерить азимуты, дрожа в своём нижнем белье на ледяном ветру. В том направлении, куда они двигались, склон оказался неприветливо крутым, но, повернув на восток, можно было съехать на ровное, не вызывающее опасений снежное поле, явно ведущее в сторону плато.
В восемь утра они снова тронулись в путь — и снова попали в цепкие объятия бурана, налетевшего с востока. Снег, по словам Амундсена, был «липким, как рыбий клей», и, чтобы собаки как следует тянули сани, ему пришлось пойти впереди на лыжах. Но скоро они спустились на несколько сот футов вниз, на безопасный участок земли, повернули на юг и прошли ещё пятнадцать миль, оказавшись на отметке 86° южной широты.
Дорога к полюсу была трудной, всё время их сопровождала густая облачность. На протяжении следующих десяти дней погода, за редкими прояснениями, оставалась ужасной: казалось, что они платили сполна за идеальные условия, сопровождавшие их при восхождении.
Туман, туман и снова туман [гласит типичная запись в дневнике Амундсена], и, кроме того, кристаллизованный снег. Сани абсолютно не скользят. Бедные животные с трудом тянут их вперёд.
Люди шли на лыжах, как по песку. Метель и туман скрывали ландшафт. Во мгле виднелись лишь неясные силуэты, словно очертания фигур свирепых троллей. Всё, что видел Амундсен, — это «могучие горы» на востоке, как он их назвал. В облаках 28 ноября появился короткий просвет — и Амундсен мельком заметил в нём какую-то тёмную массу к востоку-северо-востоку. Так было открыто плато, которое сегодня носит имя Нильсена.
Амундсен испытал огромное облегчение после того, как нашёл путь на плато, то есть преодолел главное препятствие на пути к полюсу. Увиденное представляло собой невероятное зрелище и внушало благоговейный страх. Горы были похоронены подо льдом толщиной более чем в милю, из-под которого виднелись только их вершины. Они поднимались к облакам на пять-шесть тысяч футов, словно суровые альпийские пики. Их форма свидетельствовала о сильной эрозии. Это была беспорядочная и вместе с тем грандиозная масса скал и льда, масштабы которой просто ошеломляли.
В тот же день, после того как Амундсен открыл плато Нильсена, он увидел на западе то, что в письме Бьёрну Хелланду-Хансену назвал «величественной и прекрасной горой», добавив, что «на самом деле это две горы — удивительно красивое место недалеко от полюса, которое я дарю вам». Но оказалось, что в том квадрате был только лёд, правда, до такой степени деформированный, что благодаря игре света его можно было принять за настоящую горную гряду. К сожалению, Амундсен стал жертвой обычного миража. Вся земля, как мы теперь знаем, лежит к востоку от этого места, в противоположном направлении. Но горы Хелланда-Хансена были нанесены на карту и исчезли с неё только после полной топографической съёмки, проведённой сорок лет спустя.