Покорение Южного полюса. Гонка лидеров
Шрифт:
К этому моменту Скотт уже почти наверняка болел цингой на ранней стадии. Он находился в дороге уже больше четырёх месяцев и был практически полностью лишён поступления витамина С. Но, кроме того, его положение усугублялось и другой угрозой — как известно, стресс лишает организм витамина С, а как раз стрессов Скотту и его людям хватало. Они были постоянно охвачены страхом и тревогой, в основном из-за недобросовестности Скотта. Например, он не построил достаточного количества пирамид, и теперь, когда каждая минута была на счету, им приходилось терять время на поиск следов. Страх из-за того, что ты потерялся, сильно выматывает, поскольку бьёт по базовой потребности человека в безопасности — ничто не может вызвать панику так легко.
Оутсу, Боуэрсу и Уилсону было невероятно трудно. Только Скотт всё ещё вёл дневник, и в этих записях угадывались намёки на то, через какие трудности вынуждены были проходить его товарищи. «Я не знаю, что бы делал, — написал он 4 марта, — если бы Уилсон и Боуэрс не брались так решительно за всё». Как лидер Скотт потерпел поражение, и его место занял Уилсон.
Для Оутса движение вперёд было путём на Голгофу. Он уже не мог тащить сани. Страдая от боли, он хромал рядом с ними и уже почти не мог идти. Каждое утро у него уходило более часа на то, чтобы натянуть замёрзшие сапоги на раздувшиеся ноги.
Вследствие цинги открываются старые раны, ведь для того, чтобы не расходились швы, нужен витамин С. Есть подтверждения, что это может произойти даже через двадцать лет после ранения, словно его вообще не лечили. До начала этой стадии происходит перерождение тканей, которое вызывает сильную боль. Недостаток витамина С, от которого страдал Оутс, почти наверняка повлиял на его раны, полученные примерно десять лет назад во время войны. Пуля, раздробившая бедро, оставила большой шрам, который начал расходиться из-за цинги. Какие муки приходилось переносить этому человеку, можно только вообразить. Вдобавок к обмороженным ногам это делало его страдания почти непереносимыми. Он стал неестественно печален, весь его былой юмор исчез без следа. В палатке он всё время молчал. Как отметил Скотт в своём дневнике, Оутс «превратился в ужасную помеху», и к тому же
он, должно быть, сам знает, что не выкарабкается. Сегодня утром он спросил Уилсона, есть ли у него шанс, и Билл, конечно, сказал, что не знает. В действительности он не жилец. Но даже если он сейчас умрёт, я сомневаюсь, что мы сможем прорваться. Погодные условия ужасные, наше снаряжение всё сильнее покрывается льдом, с ним трудно управляться. А тут ещё бедный Титус, конечно, самая главная помеха… Бедняга! Бедняга. Так грустно видеть это.
И правда, бедный Оутс. Он сидел там, в палатке, а Скотт пристально смотрел на него — и в глазах его читалось молчаливое ожидание высшей жертвы, которую должен был, по его мнению, принести этот человек.
На мысе Эванс Оутс твёрдо заявил, что в полярном путешествии никто не должен быть обузой для своих товарищей. Он хотел взять с собой пистолет, потому что «если кто-то сломается, у него должна быть привилегия воспользоваться им».
Возможно, Оутс в те дни вспоминал и другой разговор, который произошёл год назад. Тогда он сказал Скотту, что тот напрасно не воспользовался пони для переноса «Склада одной тонны» дальше на юг и впоследствии пожалеет об этом. Но Скотт ответил: «Я более чем достаточно насмотрелся на эту жестокость по отношению к животным и не собираюсь игнорировать свои чувства ради пятидневного марша». Итак, Скотт сберёг свои чувства, но ещё не заплатил за это.
Оутс был единственным среди них, кто прошёл войну и видел смерть на поле боя. Его не мучили романтические фантазии, он не играл на публику, его не вводил в заблуждение показной героизм. Он был мужественным человеком. Оказаться вторым — особенно после такой личности, как Амундсен, — было позором, но его в крайнем случае можно было пережить. Оутс хотел вернуться домой и сдать экзамен на майора. Сравнивая Скотта с Амундсеном, он увидел, как безнадёжно подвёл всю британскую экспедицию и его самого плохой командир. Он никогда не хотел идти на полюс, но был вынужден подчиниться приказу. И теперь не желал сдаваться ради того, чтобы сделать одолжение Скотту, — по крайней мере пока.
9 марта они достигли места, которое должно было стать их спасением — склада у горы Хувер. По словам Скотта, это оказалось
слабым утешением. Запасов недостаточно. Я не знаю, кого винить — но щедрости и разума не хватило.
И снова винить Скотту нужно было только себя. Включив в последний момент в полярную партию пятого человека и не отпуская Мирса дольше, чем изначально планировалось, он разрушил весь принцип организации складов. Партиям, которые возвращались раньше, пришлось вскрывать запасы и перераспределять их вместо того, чтобы брать заранее приготовленные упаковки. У них не было ни весов, ни мер, и потому было несправедливо возлагать такое бремя на усталых и измождённых людей, чья способность к здравым суждениям к тому времени ослабела.
Нехватка провизии на складе была плохим знаком. Скотт писал: «Собаки, которые должны были стать нашим спасением, явно потерпели неудачу. Думаю, Мирса ожидало трудное возвращение. Печальная путаница».
Скотт сформировал запасы, которых едва хватало для того, чтобы дойти от одного склада до другого. Более того, он оставил склады без резервов на непредвиденный случай. Он сам сделал всё, чтобы шансы на благоприятный исход свелись к нулю. Теперь их спасение зависело от собак.
Но собак не было.
Людям, оставшимся на мысе Эванс, Скотт раздал многочисленные и запутанные указания. Они были настолько строгими, что убивали инициативу, связывали подчинённых и перекладывали ответственность на других. Важные моменты были сформулированы неточно и допускали различные толкования.
В отношении собак, от которых так зависел Скотт, инструкции были особенно расплывчаты, неорганизованны и противоречивы. С одной стороны, они должны были как можно быстрее доставить Скотта домой, но с другой стороны, собаками не следовало рисковать, чтобы сберечь их для следующего сезона. В любом случае Скотт ушёл, не оставив окончательных распоряжений. То, что его нужно встречать на собачьих упряжках, регламентировалось приказами, отправленными с теми партиями, которые возвращались назад. Если бы с ними что-то случилось, командир на мысе Эванс не знал бы, что ему надлежит делать, поскольку Скотт, всё ещё отказывавшийся довериться своим офицерам, не объяснял им собственных намерений. Более того, ответственность за исполнение приказов перекладывалась на другого человека, потому что Симпсон должен был передать командование базой первому офицеру военно-морского флота, вернувшемуся с юга.
В результате бесконечных перемещений всех своих партий Скотт не смог обеспечить на маршруте достаточное количество запасов, чтобы благополучно вернуться домой. С самого начала предполагалось, что именно с помощью собачьих упряжек эта проблема будет решена. Но даже вокруг такой жизненно важной операции Скотт создал атмосферу неопределённости и беспорядка.
Симпсон ожидал прибытия Мирса с собаками к 15 декабря. Но неопределённость сохранялась до 26-го, когда вернулись Дэй и Хупер с неожиданным известием о том, что Скотт взял с собой собачьи упряжки дальше, чем предполагалось вначале. Собаки могли, как отметил Скотт в своём новом приказе Симпсону, «вернуться позже, оказавшись не способными к работе, или вовсе не вернуться. Поэтому не забудьте, что [провизия] должна быть доставлена на „Склад одной тонны“… так или иначе». Симпсон немедленно отправил Дэя и Хупера — не сильно жаждавших этого — заниматься привычной работой и буксировать вручную грузы.