Покушение
Шрифт:
Графиня Ольденбург лежала на кровати, совершенно не шевелясь. Казалось, она даже не дышала.
Врач, которого привел Константин, обессиленно опустился на стул и спросил:
— Что с ней случилось?
— Она была в гестапо, — ответил Константин.
Врач вскочил, его руки невольно сжались в кулаки. Некоторое время он безуспешно подыскивал подходящие слова, чтобы выразить свое возмущение, и наконец сказал:
— Ее нужно как можно скорее отправить в больницу, но я не знаю ни одной, где бы ее приняли.
— Это очень плохо? — со страхом спросил Константин.
— А что в наше время хорошо! — Врач опять склонился над искалеченной Элизабет, даже протянул к ней руку, но так и не посмел дотронуться до нее. — Я постараюсь достать лекарства. Может быть, где-нибудь освободится больничная койка. Однако обещать я ничего не могу.
— А до тех пор?
— Остается только одно — молиться! Поверьте, мне нелегко давать подобные советы, но в данный момент ничего лучшего я порекомендовать вам не могу. — Врач поспешно удалился, пообещав прийти завтра в течение дня.
Константин склонился над Элизабет. Он смотрел на ее распухшее лицо, которое было похоже на маску из застывшего воска. Проходили мучительно долгие минуты, они оставались наедине со своими ужасающе беспросветными мыслями.
Иногда Константину казалось, что она ему нежно улыбается, как когда-то, вернее, как несколько дней назад.
— Я люблю тебя, Элизабет, — сказал он, чуть подавшись вперед, однако графиня Ольденбург-Квентин уже не слышала его — она была мертва.
Штурмбанфюрер Майер негодовал: даже такой специалист, как Хабеккер, не смог продвинуться вперед в этом важнейшем для него деле. В то же время Кальтенбруннер усилил нажим на подчиненных ему начальников отделов, ведь фюрер каждый день требовал не только подробных докладов, но и ощутимых результатов.
— Почему вы не продвигаетесь вперед в деле фон Бракведе? — настойчиво спрашивал Майер.
Комиссар Хабеккер ответил немного удрученно:
— Этот парень чертовски упрям! Я жму на все педали, а он по-прежнему нем как рыба.
— А как вы думаете, когда он заговорит?
— Этого я, к сожалению, сказать не могу, — вынужден был признаться Хабеккер.
Майер понимал, что означают эти слова: едва ли можно ожидать результатов, по крайней мере, в ближайшее время. А для штурмбанфюрера это было прямо-таки катастрофой.
— Вы испробовали все средства, Хабеккер?
— До крайних дело еще не дошло. Попробовать?
— Да, — жестко отрезал Майер, тем самым безоговорочно отдавая Бракведе во власть Хабеккера. Впрочем, об этом он предупреждал графа. — Как вы считаете, Хабеккер, сможем ли мы все-таки получить от него нужные показания?
— К сожалению, мне это неизвестно. Бывают такие случаи…
— Вы что, не догадываетесь, какие могут быть последствия? — возбужденно воскликнул штурмбанфюрер. — Для вас… для меня… для всех нас… Вы должны заставить его заговорить!
— Я сделаю все
— Лебер! — озлобленно крикнул штурмбанфюрер. — Не говорите мне о нем! Этот Юлиус Лебер представляет собой совершенно особый случай. Такого, как он, больше нет.
— Боюсь, что есть. Бракведе является в некотором роде его подобием. — И комиссар криминальной полиции мечтательно добавил: — Можно представить их обоих в качестве министра внутренних дел и министра иностранных дел… Они перевернули бы весь мир…
— Перестаньте болтать, — резко бросил Майер, — займитесь лучше делом. Либо фон Бракведе заговорит, либо вы умолкнете вместе с ним!
Хабеккер, оскорбленный, удалился. Штурмбанфюрер с удовлетворением посмотрел ему вслед: ну и задал же он ему жару! И все же Майер сознавал, что у него есть некоторые основания видеть будущее в мрачном свете. Он с ожесточением набросился на работу, надеясь добиться хоть какого-нибудь сдвига. И сдвиг этот, кажется, стал намечаться.
В тот же день с ним пожелал поговорить по телефону некий Леман. Штурмбанфюрер тотчас же взял трубку, хотя как раз проводил допрос.
— Вы еще помните меня? — спросил Леман.
— Еще бы не помнить вас! — воскликнул Майер с нарочитой приветливостью. — Чему я обязан этим удовольствием? Не думаю, что вы просто интересуетесь моим здоровьем.
— Разве бы я посмел? — мягко возразил Леман. — Я намерен предложить вам сделку.
— Почему бы и нет! Итак, что же вы хотите?
— Настоящий паспорт, беспрепятственный выезд в Швейцарию и тысячу долларов наличными, конечно, настоящих долларов.
Штурмбанфюрер был настолько потрясен, что смог лишь через силу пошутить:
— А не позолотить ли вам еще и задницу, дружище?
Однако Леман деловито продолжал:
— Взамен я предлагаю вам бумаги графа фон Бракведе и, кроме того, точную копию бомбы Штауффенберга.
— Неужели? — спросил Майер, затаив дыхание. — Когда?
— Когда вам будет угодно. Ну как, договорились?
— По мне, хоть сегодня.
— Добро, ждите моего звонка в ближайшие двадцать четыре часа. С вами должно быть не более трех человек. В общем, баш на баш.
— Согласен, — сказал штурмбанфюрер. — Я немедленно распоряжусь обо всем.
— Прекрасно, — одобрил его заявление Гном. — Только не вздумайте надуть меня. Я не граф, и манеры у меня несколько иные. На слово я верить не привык. Если я даю, то хочу за это и получить. Это, мне кажется, как раз в вашем духе.
Главным обвинителем на процессах в «народном трибунале» выступал обер-адвокат Лаутц. Он благополучно пережил все превратности судьбы и впоследствии даже получал пенсию. Любые упреки и обвинения он парировал, заявляя, что выполнял лишь свой долг. И если не он, так кто-то другой все равно должен был его выполнять.